Представления Юнгера после 1945 года

Спустя больше чем год после прихода к власти национал-социалистов, в мае 1934 года Эрнст Юнгер написал в послесловии к сборнику своих статей «Листья и камни», что «следует браться за такую работу, которая сохраняет ценность и по прошествии времени (…). Из имеющегося материала были взяты таким образом чисто политические работы, - с такими работами дело обстоит точно также, как с газетами, которые интересно читать либо самое позднее один день после выхода в свет, либо самое раннее через сотню лет» (1).

И вот спустя три года после смерти Юнгера его политические тексты вновь доступны. Представления, которые мы сегодня имеем о Юнгере, были бы другими, если бы позиция Юнгера тех лет была бы известна благодаря этим текстам. Какое место Юнгер занимал в политической жизни Веймарской республики, было до сих пор понятно только в общих чертах.

Карл Отто Петель, который хотел убедить всех в критическом отношении Юнгера к режиму, писал в 1943 году в эмигрантском журнале «Дойче Блеттер», что «Эрнст Юнгер в действительности никогда не интересовался текущей политикой» (2). Петелю следовало бы знать это лучше: он был хорошо знаком с политической деятельностью Юнгера. В начале 30-х годов Петель был главным редактором журнала «Ди Комменден», создателем которого был Юнгер (3).

В то время как Петель изображал Юнгера – автора «Мраморных утесов» (1939) в образе человека, пребывающего во внутренней эмиграции, эмигранты различных направлений давно признали вклад Юнгера в разрушении Веймарской республики. Зигфрид Марк (4), Герман Раушнинг (5), Голо Манн (6) и Карл Левиц (7) видели в Юнгере того, кто проложил путь к немецкой катастрофе. Вероятно, они знали об участии Юнгера в текущей политике в 1925-30 гг. Однако их выводы все же не совпадали.

Даже Армин Мёлер не смог убедить Юнгера при жизни заново опубликовать его политическую публицистику. Два собрания сочинений выходили без нее. Конечно, она не была неизвестной: в биографиях Юнгера она охвачена почти полностью. И все же большей частью эти малодоступные тексты оставались в значительной степени неизвестными.

Будущие биографы могут теперь решать, честно ли и с уверенностью в собственной правоте Юнгер писал о собственных мыслях и деяниях. Вскоре после войны Юнгера упрекали, что он хотел быть, как и многие, только сейсмографом и барометром, но не активным участником (8). Второе все же более важное. В большей степени имеет значение не то, какое место политическая публицистика Юнгера занимает в его общем наследии, а то, что она выражает. Юнгер говорит здесь как представитель своего поколения – поколения, которое получило решающие, определившие его жизнь импульсы не в процессе учебы, а во фронтовом опыте и в суматохе, вызванной потерпевшей крах революцией, как и в катастрофическом экономическом положении до денежной реформы 1923 года.

Часто акцент делался на том, каким ясным во время позднего периода существования Веймарской республики многим современникам казалось будущее. Отсюда прежде всего полагается читать политическую публицистику Юнгера, оставляя без внимания то, как в дальнейшем развивалась обстановка в Германии. Конечно, это возможно только гипотетически и имеет свои границы. Если рекомендовать здесь этот подход, то исходя из следующих оснований: в газетных дискуссиях взгляд на таких авторов, как Юнгер, сужается, как правило, до двух вещей: отношение к национал-социализму и к антисемитизму. Само собой разумеется, это вопросы, которые постоянно надо ставить заново. Но только в этом случае мысли Юнгера и то, какое место он занимал в кругах правых интеллектуалов, так и останутся неосвещенными. Критики, которые ограничиваются только этим, и апологеты типа Петеля сообща способствуют тому, что исчезает из поля зрения сложность феномена веймарских правых, какой она известна из таких разных работ, как труды Армина Мёлера и Стефана Бройера.

Обзор сборника

Имеющийся теперь в наличии сборник «Политическая публицистика 1919-1933 гг.» включает не только политическую публицистику тех лет, но также и большое количество других текстов, которые нельзя отнести к этому жанру. Всего здесь 144 текста. Предисловия к различным изданиям «В стальных грозах», «Борьба как внутреннее переживание», «Огонь и кровь» и «Перелесок 125», которые не всегда включались в существующие издания, также вошли в сборник, как и некоторые рецензии, написанные между 1929 и 1933 годами.

Могут возразить, что весь сборник представляет собой собрание разнородных текстов, созданных с 1920 по 1933 годы, и что заглавие издания может ввести в заблуждение. С другой стороны: трудно провести границу между политическими и неполитическими работами у такого автора, как Юнгер. И еще: имеющееся теперь в наличии издание обладает одним выдающимся достоинством. Некоторые работы Юнгера времен Веймарской республики, бывшие крайне редкими, насколько известно, стали теперь доступны в полном составе (9).

Открывается книга несколькими менее крупными работами, которые также нельзя назвать политическими в узком значении этого слова. Между 1920 годом, в котором вышел роман «В стальных грозах» и 1923 Юнгер написал несколько более коротких статей, освещавших вопросы ведения современной войны и опубликованных в «Милитер Вохенблатт. Издание немецкого вермахта».

31 августа 1923 года, во время, когда инфляция достигла своего пика, Юнгер уволился из рядов рейхсвера. В осенний семестр он поступил на учебу в университет в Лейпциге на факультет естественных наук. Юнгеру было в ту пору 28 лет. В тот период жизни, когда основные черты личности были уже сформированы, он начал учиться. Юнгер слушал курс лекций по зоологии, которые читал философ и биолог Ганс Дриш, ведущий представитель неовитализма, и курс лекций по философии Феликса Крюгера и его ассистента Уго Фишера. Также он смог познакомиться с Гансом Фрайером, который с 1925 был профессором Лейпцигского университета.

Свою первую политическую работу Юнгер написал вскоре после своего увольнения из рядов рейхсвера для «Фёлькишер Беобахтер», и это была первая из двух его публикаций в этой газете, вторая вышла в 1927 году. В сентябре 1923 года, спустя едва два месяца после попытки Гитлера устроить путч в Мюнхене, выходит статья с заголовком «Революция и идея». Уже здесь обнаруживаются мотивы, которые будут определять политические убеждения Юнгера последующих лет: значимость идеи и невозможность остановить грядущую революцию. Потерпевшая поражение революция 1918 года, как писал Юнгер, «не драма возрождения, а представление, сыгранное роем навозных мух, которые садятся на труп, чтобы его пожрать», была не в состоянии воплотить идею. Поэтому она и должна была с неизбежностью закончиться крахом: «Этим фактам, которые последующим поколениям покажутся невероятными, имеется только одно объяснение: старое государство утратило ту непоколебимую волю к жизни, которая безусловно необходима в такие времена». Отсюда следует осознать, что провалившуюся революцию надо довести до конца.

Подлинная революция еще не произошла, но она неумолимо приближается. Это не реакция, а настоящая революция со всеми ее признаками и проявлениями, ее идея это национализм, отточенный до остроты до сих пор невиданной, ее символ это свастика (Hakenkreuz), а форма выражения это концентрация воли в одном единственном пункте – диктатура! Она заменит слова делами, чернила кровью, фразу жертвой, перо мечом.

В 1922 году выходит «Борьба как внутреннее переживание» и второе издание «В стальных грозах», в 1923 году в «Ганноверишен Курьер» в 16 номерах рассказ «Штурм», и в 1924 и 1925 годах «Перелесок 125. Хроника окопной войны» и «Огонь и кровь. Короткий эпизод великого сражения». Первый период творчества, в который Юнгер был занят переосмыслением своих фронтовых впечатлений, был на этом завершен. 1925 год во многих отношениях знаменует важный рубеж в жизни Юнгер. На протяжении десяти лет – вплоть до выхода «Африканских игр» в 1936 году – Юнгер не опубликовал ни одного рассказа или романа.

В эти десять решающих для судьбы Германии лет - с 1925 по 1935 год - Юнгер пишет философскую прозу. Он выступает в роли публициста во множестве большей частью правых изданий, издателя различных сборников и эссеиста в книгах «Сердце любителя приключений» (1929) и «Рабочий» (1932). Но 1925 год еще в другом отношении был важной вехой: Юнгер прерывает учебу и женится.

За опубликованной в сентябре 1923 года в «Фелькишер Беобахтер» статьей последовало почти два года, на протяжении которых Юнгер не высказывался по политическим вопросам в узком значении этого выражения. Регулярно как политический публицист он начинает выступать с 31 августа 1925 года, когда его статья была опубликована в «Гевиссен», органе младоконсервативного «Движения кольца», группировавшегося вокруг Артура Мёллера ван ден Брука. Здесь содержались те же самые лозунги, что и два года ранее, хоть и выраженные в более умеренном тоне, чем в «Фелькишер Беобахтер»: осознание значимости идеи и необходимость революции. Примечательно место публикации. Хотя между Юнгером и кружком Меллера были точки соприкосновения, в важных отношениях сохранялись различия – о них позднее еще пойдет речь.

Юнгер публиковал свои политические трактаты во множестве изданий, которые до сих пор были неизвестны даже знатокам журналистского мира Веймарской республики (10). Следует здесь проводить различие между изданиями, на страницах которых Юнгер выступал в качестве гостя, публикуя, как правило, только одну или две статьи, и такими, в которых он постоянно брался за перо. В большинстве изданий, для которых Юнгер писал регулярно, он выступал и как соиздатель.

Юнгер как поборник «нового национализма» в приложении к «Стальному шлему» - «Ди Штандарте» (1925-26)

Первым изданием, в котором Юнгер сотрудничал на постоянной основе, была газета «Штандарте. К духовному углублению фронтовой идеи», в издании которой он принимал участие. Она вышла в первый раз в сентябре в качестве приложения к «Стальному шлему. Еженедельному изданию союза фронтовиков».

С появлением этого приложения началась все возрастающая политизация «Стального шлема». Настроенный враждебно по отношению к республике союз фронтовиков, основанный в декабре 1918 года, был уже вследствие большой численности своих членов подходящей целевой группой для агитации (11). Вплоть до декабря Юнгер писал для каждого номера ежедневно выходящего приложения. Все эти семнадцать статей тесно связаны между собой, последняя статья вышла как «Заключение».

Из всех политических журнальных текстов Юнгера как раз те, что были опубликованы в приложении к «Стальному шлему» «Штандарте», может быть, имеют наибольшее значение. Еженедельное издание «Стальное шлем» имело тираж в сто семьдесят тысяч экземпляров – цифра, к которой все другие издания, в которых публиковался Юнгер, не могли и приблизиться. Так как Юнгер благодаря этим статьям обрел наибольшее влияние и также потому, что они олицетворяют определенный этап в его политическом становлении, их следует рассмотреть несколько более подробно.

Программа, которую Юнгер развивает в приложении к «Стальному шлему» «Штандарте», отмечена страстными выступлениями в поддержку национальной революции. Этот пункт служит исходной точкой для всеж дальнейших размышлений Юнгера того времени. Юнгер живет верой, что великая война еще не закончилась, еще окончательно не проиграна. Отсюда политика для него является формой продолжения войны другими средствами (с. 63). Поколение фронтовиков, сформированное войной, должно продолжить эту войну. Юнгер хочет не оглядываться назад, а творить будущее. Поэтому сообщество фронтовиков, к которому причисляет себя Юнгер, должно поэтому стремиться завоевать молодежь на свою сторону (с. 77).

Программа Юнгера называется «Национализм»: «Да, мы националисты, но нам совершенно не достаточно быть националистами, и мы будем безостановочно стараться отыскать самые радикальные методы, чтобы придать этому национализму силу и энергию» (с. 163). Националистическая программа должна основываться на четырех основных принципах: грядущее государство должно быть одновременно национальным, социальным, обороноспособным и авторитарным (с. 173, 179, 197, 218). «Форма правления имеет для нас второстепенное значение, если только его конституция является радикально националистической» (с. 151). «День, в который парламентское государство рухнет под нашими ударами, и когда мы установим национальную диктатуру, будет для нас величайшим праздником (с. 152). Сам лозунг национализма мало что говорит. Что есть то, что отличает национализм фронтовика?

Благодаря войне, писал Юнгер, фронтовик, сформированный вильгельмовской эпохой, стал влеком совсем другими путями: «Он вступил в новый, неизведанный мир, и это переживание так полностью перевернуло многих, что лучше всего это сравнить с религиозным феноменом «милости», благодаря которой человек внезапно и основательно изменяется» (с. 79).

С концом кайзеровской империи Юнгер связывает преодоление материалистических взглядов на природу, проникнутой индивидуализмом идеи всеобщих прав человека и нескрываемого стремления к материальному благосостоянию. В противоположность этому он утверждает значение «ночной стороны» жизни (12). Рационалистическому, механистическому, материалистическому мышлению, основанному на разуме, он противопоставляет чувство и органическую взаимосвязь с целым: «Для нас самым важным является не революция, изменяющая государственное устройство, но духовная революция, которая создает из хаоса новые, произрастающие из земли формы» (с. 114).

Мировоззрение, которое Юнгер предлагает своему поколению фронтовиков, имеет свои корни в романтике и философии жизни Ницше. Юнгер делает акцент на значении чувства общности, связи с целым, так как чувство пребывает в начале каждого великого деяния. Для Юнгера рост это естественное право всего живущего (с.82), которое не требует никакого оправдания (с.186):

«Все живые существа различаются между собой и уже поэтому сходятся во взаимной вражде. В отношении человека к растениям и животным это проявляется без всяких церемоний, каждый обеденный стол служит неопровержимым доказательством этого. И при этом жизнь проявляется не только в борьбе между видами, но и в борьбе внутри самих видов» (с.133) (13).

Юнгер смотрит на все глазами социолога, что присуще консерваторам со времен романтиков. Его восприятие историософии романтиков отчетливо проявляется в подчеркивании особенного, в противоположность общераспространенному, его подчеркивании независимости «от нашего времени и нашего пространства» (с.158). Он требует «распрощаться с нездоровым стремлением к объективности, которая приводит только к релятивистскому упразднению энергий» и признает за собой осознанную односторонность, «которая основывается на оценке, а не на понимании» (с.79).

Важным моментом в историософии Юнгера является соотношение социологического анализа и задач на будущее. Когда Юнгер касается исторических событий, он часто использует категорию необходимости. События происходят потому, что так необходимо. В поражении революции «также заключалась необходимость» (с. 110). Касаясь развития техники, он заключает: «Происходящее с неизбежностью движение невозможно остановить» (с. 160).

За убежденностью, что определенные события происходят благодаря необходимости, стоит представление о сверхличной идее, которая стремится осуществить себя в истории: на войне есть моменты, когда сама «идея войны предстает в чистом виде, благородной и с налетом великолепной романтики. Тогда совершаются героические деяния, в которых едва ли является в действии человек, но сама кристально чистая идея» (с. 109).

О связанном с ощущением истории воодушевлением тех лет, когда появились эти статьи, Юнгер, оглядываясь назад, писал 20 апреля 1943 года в своем втором парижском дневнике:

«История тех лет с ее мыслителями, деятелями, мучениками и статистами еще не написана; мы жили тогда в эпоху Левиафана. (…) По-разному сложилась судьба участников тех событий: одни из них убиты, другие эмигрировали, третьи разочаровались, четвертые занимают высокие посты в армии, абвере и партии. И все же те, которые остаются еще в живых, охотно расскажут о тех временах; в ту пору жили яркой жизнью благодаря идее. Так я представляю себе Робеспьера в Аррасе» (14).

Юнгер двадцатых годов считает: «Человек ничто без идеи». Если осуществление идеи терпит крах, как во время Ноябрьской революции, то это вызывается необходимостью, значит идея была еще недостаточно зрелой. Время еще не подошло. Задачей индивидуума является поставить себя на службу идее: великим историческим свершениям свойственно то, что «человек действует только как орудие разума более высокого порядка» (с. 93) (15).

Также здесь проявляется то, что исторические взгляды Юнгера берут свое начало с 19 века и отмечены типичной для исторической школы склонностью к историософским спекуляциям. Карл Левиц, который видел в Юнгере наследника Ницше, указывал на то, что «сам Юнгер принадлежит еще бюргерской эпохе» и отсюда оказывается в проблематичном положении, что старого больше нет, а новое еще не обрело значение (16). Это подходит в меньшей степени для содержания, но в большей для формы юнгеровского мышления.

Благодаря влиянию виталистской телеологии Ницше историософские спекуляции Юнгера также обосновываются данными биологии: «Чем больше наблюдаешь, тем больше приходишь к вере в то, что все таинственным образом направляет великая биологическая целесообразность» (с. 171) (17). И также идея времени представляется Юнгеру, которому были знакомы работы Бергсона в традиции философии жизни 19 века, во времени для него нет ничего случайного, но это «таинственный и мощный поток, который пронизывает собою всякое существо и направляет его внутреннюю жизнь, подобно тому как электрический поток управляет атомами, составляющими металлическое тело» (с. 182).

«Консервативная революция»

Обращение к корням юнгеровского мышления происходит не из намерения умалить оригинальность Юнгера или лить воду на мельницу сторонников известной линии, согласно которой философия жизни выливается в фашизм. Напротив, речь идет о том, чтобы связать историософию Юнгера с так называемой «консервативной революцией». Следует коснуться вопроса, может ли учение Юнгера быть отнесено к «консервативной революции» в духе того духовного движения времен Веймарской республики, которое было обозначено этим термином. Самый важный «консервативный» момент в мышлении Юнгера заключается в значении понятия «общность».

Чувство «общности великой судьбы», которое присутствовало в начале войны, осознание идеи нации и общее подчинение идее являлись для Юнгера признаками принципиального исправления курса: «Мы усматриваем в этом первую попытку восстановить утраченную связь, ощущение более твердой уверенности, что находит свое проявление в личности в форме инстинкта» (с.86).

Юнгер приветствует революцию, но одновременно он ограничивает ее значение, понимая ее как средство, а не как цель. Она может быть только средством, так как «фронтовику присуща своя духовная традиция, и он знает, что все величие и сила должны органически взращиваться, и не могут быть произведены из голого отрицания, из пустого угара. Как он не отвергает войну, но стремится обрести из нее как из гордого воспоминания силы для решения новых задач, также он не чувствует в себе призвания презирать то, что совершили предки, но он видит в этом лучшую и самую надежную основу для нового, более великого рейха» (с. 124, 128).

Идеология Консервативной революции имела своей целью попытку вернуть органическую взаимосвязь. Выступление в поддержку «Консервативной революции» питались также в значительно мере решимостью примкнуть к зрелой традиции. Лозунг Юнгера о революции, которая следует за традицией, определяется в большей степени ex negativo. Связь, которую Юнгер хотел создать между своей исторической философией жизни и своим национализмом, оставалась чисто показной. Ей не хватало доказательства внутренней взаимосвязи.

Довод в пользу существования этой взаимосвязи оставался только в форме попытки предать индивидууму чувство принадлежности к органически развившейся нации. Но все же связь с нацией не следовало бы сводить настойчиво к юнгеровской концепции авторитарного национализма. Необходима только оппозиция к определенным видам мировоззрения благодаря устремлению поместить индивидуум в систему органических связей. За кризис, в который погружен лишенный корней индивидуум, согласно этой концепции несет ответственность либерализм и связанная с ней идея парламентской демократии.

Отсюда Юнгер усматривает большие опасности «ни в марксистском бастионе» (с. 148, 151), а во всем, что связанно с либерализмом: «Вопрос о собственности не относится к существенным, которые отделяют нас от коммунистов. Как боевое движение коммунизм стоит к нам, конечно, ближе, чем демократия, и с ним возможно, вне сомнения, какое-либо соглашение, вне зависимости от того, будет ли он иметь мирный или воинственный характер» (с.117).

После расставания со «Стальным шлемом»

Уже девятнадцати статей, опубликованных в приложении «Штандарте» между сентябрем 1925 и мартом 1926 года, было бы достаточно, чтобы отказаться от мнения, что Юнгер был одиночкой, чуравшимся политики. Вне зависимости от политических откровений, которые делал Юнгер, это уже становится ясно благодаря его страстным выступлениям. А также позднее Юнгер говорит об узком круге, к которому он принадлежал (с.197) и постоянно прибегает к форме «мы»: «Мы, националисты» (с.207). Статья начинается с обращения: «Националисты! Фронтовики и рабочие!» (с.250). А в другой есть слова: «…я говорю от имени сотен тысяч фронтовиков» (с.267).

Тем более удивительно то, что пишет издатель Свен Берггёц в своем послесловии, что Юнгер обрел довольно большую читательскую аудиторию, но эта аудитория ограничивалась в значительной степени людьми, имевшими подобный жизненный опыт за плечами». Так он влиял на формирование мнений, но «наверняка не обладал значительным влиянием на формирование общественных настроений» (с.867).

Почему настроения 170 тысяч читавших «Стальной шлем» фронтовиков нельзя причислить к общественным, остается загадкой Берггёца – или Берггёц хотел только сказать, что члены «Стального шлема» и без того думали то, о чем писал Юнгер? Но о каком авторе нельзя сказать, что он только выражает то, что другие думают? Еще более непонятным является его заключительный вывод: «Наконец, Юнгер уже в те времена был человеком, далеким от политики и погруженным преимущественно в утопические представления» (с.868). Как будто утопия и политика представляют собой противоположность! (18)

Приложению к «Стальному шлему» «Штандарте» не суждена была долгая жизнь. Уже спустя семь месяцев в марте 1926 года вследствие разногласий с руководством союза «Стальной шлем» «Штандарте» вышло в последний раз. На смену ему пришел печатный орган с почти тем же самым названием: «Штандарте. Еженедельное издание сторонников нового национализма», который теперь выходил самостоятельно, а издавали его Эрнст Юнгер, Гельмут Франке, Франц Шаувекер и Вильгельм Кляйнау. Его тираж в несколько тысяч экземпляров даже близко не приближался к тиражу предыдущего «Штандарте».

Взаимопонимание, установившееся между издателями, наглядно проявляется в программной статье Гельмута Франке, написанной для первого номера нового «Штандарте»: «Мы, члены редколлегии «Штандарте», происходим из всех лагерей: от консервативного до младосоциалистического. У фашистского слоя нет программы. Он растет и действует» (19).

Но «Штандарте» выходил тоже недолго. В августе 1926 года издание было временно закрыто, так как в статье «Мученики национализма» оправдывались убийства Вальтера Ратенау и Матиаса Эрцбергера. В ноябре 1926 года Юнгер вместе с Гельмутом Франке и Вильгельмом Вайсом основал следующее издание: «Арминий. Боевое издание немецких «националистов» (частично с подзаголовком «Нойе Штандарте»), которое просуществовало до сентября 1927 года. В октябре того же года вместе с Вернером Ласом Юнгер учредил печатный орган «Формарш. Газета националистической молодежи», выходивший до 1929 года. Следующее издание также было совместным проектом Юнгера и Вернера Ласа. С января 1930 по июль 1921 года они выпускали журнал «Комменден. Находящееся вне союзов еженедельное издание немецкой молодежи».

Итак, в период между 1926 и 1930 годами Юнгер почти непрерывно что-либо издавал. Наряду с множеством статей, которые он писал для своих изданий, Юнгер публиковался в нескольких других печатных органах, например в «Дойче Фолькстум» Вильгельма Штапеля.

Отдельные статьи появлялись также в изданиях демократических левых, например, в «Литерарише Вельт» Вилли Хааса и «Дас Тагесбух» Леопольда Шварцшильда. В них Юнгер излагал свою концепцию национализма. Еще большее количество статей Юнгер размещал в «Видерштанд. Орган национал-революционной политики» Эрнста Никиша. После 1931 года он писал почти исключительно для этого издания. Период, в который он написал свои основные политические работы, оканчивается 1930 годом.

Юнгер и младоконсерваторы

После того как в октябре 1926 года руководство «Стального шлема» выдвинуло лозунг о сотрудничестве с государством, Юнгер резко дистанцировался от союза. В ноябре 1926 года он выразил свою негативную реакцию на произошедшее в «Стальном шлеме», заявив, что движение должно быть избавлено от «организованных объединений, которые обращаются в кандалы» (с. 258): «Мы требуем движения в чистой форме, а не образования связей» (с. 259). В феврале 1927 он повторил свое обвинение в «Арминии»: «Стальному шлему» присуща «бюргерская и отсюда либералистическая природа» (с.305).

За признанием государства, о котором заявило руководство «Стального шлема», стояли по предположению Юнгера группы заинтересованных лиц: «при помощи приглашенных опытных специалистов, которые достигли очень высокого уровня в искусстве политического балансирования благодаря постоянному участию в том эзотерическом дискуссионном клубе в Западном Берлине, стараются так толковать лозунг о примирении с государством, что он равным образом может являться своей противоположностью» (с. 305).

После того, как Юнгер и его соратники были вытеснены из «Стального шлема», члены «Июньского клуба» обрели увеличивающееся влияние (20). Вместе с теоретиком сословного государства Хайнцом Браувайлером на общем фоне выделялся «антибольшевик» Эдуард Штадтлер (21). Штадтлер был перед войной секретарем молодежного движения партии Центра. После войны он стал известным благодаря основанию Антибольшевистской лиги. Штадтлер был одним из первых, кто выразительно сформулировал тезис о взаимосвязи революции и консерватизма (22). В начале двадцатых годов он был одной из ведущих фигур в «Июньском клубе».

Если под Консервативной революцией понимать политическое движение, представлявшее собой взаимосвязь различных личностей и групп, которые имели общую цель, то следует прояснить, в каких отношениях находились друг с другом эти личности, где и как они объединялись.

В августе 1926 года Юнгер писал: «Дух этого национализма витает в больших городах» (с. 234). В июне 1927 года вместе со своей молодой семьей он переехал из Лейпцига в Берлин. Сначала он жил на Ноллендорфштрассе в Шенеберге, то есть в непосредственной близости от Моцштрассе, где младоконсерваторы проводили собрания в доме Шуцбунда под номером 22. Юнгер не долго задерживался в Западном Берлине. Уже спустя год он переезжает в восточную часть города, на Штралауер-аллее, где преимущественно жили рабочие (23). В 1931 году Юнгер переезжает на Дортмундерштрассе, вблизи Беллевю, а в 1932 году в спокойный буржуазный Штеглиц. Естественно, из перемены мест жительства не просто судить о развитии его взглядов. Но это было не чистой случайностью, что Юнгер на первых порах жил в непосредственной близости от Моцштрассе, что он писал «Рабочего» и жил в рабочем квартале, что его постепенный отход от занятия политической пропагандой совпал с переездом в Штеглиц.

О контактах Юнгера с младоконсерваторами известно мало. Ганс-Иоахим Швирскотт в своей биографии Мёллера приводит список участников движения младоконсерваторов, где стоит и имя Юнгера (24). Но отношения между Юнгером и младоконсерваторами были напряженными. В своих политических текстах Юнгер при случае упоминает Меллера, но кроме ссылки на книгу Эдгара Юлиуса Юнга «Господство неполноценных» (с. 432) едва ли имеются определенные указания на споры с младоконсерваторами.

Упомянутый злобный отклик об «эзотерическом дискуссионном клубе в Западном Берлине» указывает на то, что Юнгер видел для себя различия в существенных пунктах между собой и такими младоконсерваторами, как Эдгард Штадтлер, Макс Хильдеберт Бем и Эдгар Юлиус Юнг. Возможно, они были для него слишком либеральными, слишком христианскими, слишком преданы государству. Идею иерархически организованного сословного общества Юнгер решительно отвергал: «На основе крови и характера мы хотим объединяться в общины и более крупные сообщества, не обращая внимания на уровень образования, сословную принадлежность и владение имуществом, и безусловно отмежевываться от того, что не принадлежит к этим сообществам» (с.212).

Из рядов группировавшихся вокруг умершего в 1925 г. Мёллера ван ден Брука младоконсерваторов Юнгер подвергался позднее сильным нападкам. Его последовательные нападки на все буржуазное – ведущий мотив политической публицистики, который он в наиболее радикальной степени представил в «Рабочем» - вызвали сильные возражения со стороны Макса Хильдеберта Бема (25). Но Юнгер также находил и поддержку со стороны младоконсерваторов. Философ Альберт Дитрих, ученик Эрнста Трёльше и член «Июньского клуба» с первого дня его существования, вступил в перебранку с Бемом по поводу его нападок на Юнгера (26). Также Юнгер поддерживал хорошие отношения с другим флангом младоконсервативного движения, представленным так называемым Таткрайсом Ганса Церера, Гизелера Вирсинга и Фердинанда Фрида (27).

Возможности истолкования взглядов Юнгера

Оправданным ли является причисление Юнгера к числу деятелей Консервативной революции, в целом невозможно ответить на этот вопрос. По крайней мере, следует затронуть три темы.

Во-первых, следует рассмотреть личные взаимоотношения. Они могут демонстрировать наличие признаков совместной работы для достижения общих целей, даже хотя в самом конце цели могут не совпадать. Во-вторых, следует подвергнуть исследованию и сравнению конкретные политические позиции. И, в-третьих, надо искать общие черты в стиле мышления и менталитете.

Касательно первой темы было уже сделано несколько замечаний. Работа в этом направлении требует обширного разбора наследия, чтобы при помощи информации из писем и других документов личного характера воссоздать известные и неизвестные связи.

Вторая тема была хорошо освещена в работах Стефана Бройера. Сравнивая конкретные политические позиции большой группы авторов и направлений, которые Армин Мёлер и некоторые другие определили как Консервативную революцию, Бройер впечатляюще показал, что, рассматривая их по отдельности, в качестве их единственного общего знаменателя можно вывести только критику либерализма.

По мнению Бройера, этого недостаточно, чтобы говорить о единой структуре, так как к яростной критике либерализма прибегала также и другая сторона. Поэтому, утверждает Бройер, следует отказаться от термина «Консервативная революция», так как речь идет всего лишь об одном исследовательском мифе, восходящем преимущественно к Мёлеру (28).

Поиск моментов, объединяющих все течения «Консервативной революции», может также вестись по ту сторону конкретных политических программ на уровне стиля мышления и менталитета. Для Мёлера эта третья возможность имеет решающее значение. Согласно Мёлеру, ярким образцом выступает «вечное возвращение одного и того же». В этом он видит попытку нанести удар по христианскому пониманию истории. Концепция «вечного возвращения одного и того же» представляет собой противоположность линейной модели времени, с которой связана идея прогресса.

Правда, Мёлер полагает, что это «не является обязательным в равной мере» для всех, кого он причисляет к «Консервативной революции», но значимую для нее идею он видит сформулированной в учении Ницше. Он следует за Ницше в трех последовательных моментах: диагноз упадка ценностей, принятие его процесса (нигилизм) вплоть до полного разрушения старых (христианских) ценностей, чтобы разрушение могло перейти в созидание (29).

Также на уровне менталитета Бройер находит общность черт, общих для разных направлений Консервативной революции. В то время как касательно конкретных политических позиций он не находит достаточно соответствий, которых было бы достаточно, чтобы говорить о Консервативной революции как о целом, он обнаруживает у всех авторов «комбинацию апокалиптики, готовности прибегнуть к насилию и духа, царившего в мужских союзах» (30). И все же это заключение, как отмечает сам Бройер, слишком широкое и неопределенное, и поэтому также неудовлетворительное, как и заключение об общности течений Консервативной революции на основе критики либерализма.

Вывод, сделанный Мёлером, напротив, слишком узкий. Ложное утверждение, что Консервативная революция изначально своим острием была направлена против христианства, было поэтому сразу после выхода первого издания его книги подвергнуто резкой критике (31).

В рамках этой критики Мёлеру можно возразить, что он односторонне поставил в центр скорее неорганическую идею консерватизма. Если Мёлер, следуя формулировке Альбрехта Эриха Гюнтера, понимает под консерватизмом «не приверженность тому, что было вчера, но тому, что обладает непреходящей ценностью, то он делает акцент только на одной стороне консерватизма (32). Так немецкий консерватизм со временем своего происхождения в значительной степени обязан романтике органологически и исторически, то есть идее органического развития и находящейся в процессе саморазвития и принимающей различные формы истины как надвременной ценности.

В мёлеровском определении консервативного традиция романтического консерватизма, та же самая традиция, которой обязаны большинство младоконсерваторов, в большой степени была отодвинута на задний план (33). Так возникает неверное представление, что та же самая группа, которая сделала популярным лозунг о Консервативной революции, в мёлеровском понимании этой самой революции оказывается маргинальной группировкой, которой приписывают «только очень условные революционные взгляды» (34).

Отсюда исключительно закономерным является предположение Мёлера, что при соединении младоконсервативного христианства и той «Консервативной революции», как он ее представляет, одно из двух потерпит ущерб.

К относительным чертам органологического мышления в немецком консерватизме в основном следует причислить два момента: во-первых, восприятие индивидуума как неотъемлимой части общества, во-вторых, концепция истории, согласно которой одно должно вырастать из другого. Быть консерватором со времен критики Эдмундом Берком французской революции означает критически относиться к любой радикальной перемене в обществе. С консервативной точки зрения отвергается не изменение вообще, но любое изменение, которое не вызрело в обществе органическим путем.

Беря начало из критики французской революции, консерватизм с самого начала обладает апоретической структурой, свойственной Консервативной революции (35). Если однажды органическая взаимосвязь нарушается, консерватор должен прибегнуть к средству, которое он собственно отвергает. Через радикальные шаги он должен вновь попытаться восстановить общественные связи. Никакой консерватизм не может заново создать свои ценности.

Но чем глубже в прошлом скрыты ценности, тем труднее оказывается попытка вновь обрести единство. После первой мировой войны консерватизм в Германии, как показывают исследования Бройера, не был более однородным в понимании того, в чем заключается содержание общественных ценностей.

Вывод, который Бройер делает из этого события, что лучше более не говорить о Консервативной революции, можно все же признать преждевременным. Так как может быть или так, что термин «Консервативная революция» обозначает общие идеи различных групп, или что можно осмысленно говорить о «Консервативной революции» как о течении более тесно связанном, чем в работах Мёлера и его последователей.

Юнгер - консерватор?

Сам Юнгер не пользовался вывеской «Консервативная революция». Уже термин «консервативный», взятый сам по себе, означает для Юнгера как правило нечто чуждое. В «Сграфитти» в 1960 году он холодно вспоминает об идее «Консервативной революции» (36). Самого себя он совершенно открыто не причисляет к этому течению. Альфреду Андершу он признался в июне 1977 года: «Вы причисляете меня не к национальным консерваторам, а к националистам. Подытоживая пройденный путь, я могу сказать, что согласен с этим» (37).

То, что термин «Консервативная революция» в его узком значении не присутствует у Юнгера, вовсе не означает, что у него нельзя отыскать ее существенных моментов. Юнгер скорее полагал, что только путем революции возможно преодолеть внушающее отвращение настоящее. Остается только вопрос, в какой мере желаемые изменения могут считаться консервативными. В статьях за 1925 и 1926 гг. присутствуют некоторые моменты, типичные для мышления консерваторов: значение общности и значение традиции.Приблизительно с весны 1926 года, то есть в период, который был самым стабильным в политической жизни Веймарской республики, взгляды Юнгера становятся все более радикальными. О значении традиции больше нет и речи.

При поверхностном рассмотрении нельзя заметить перемены в его взглядах, так как еще в сентябре 1929 года он определяет суть национализма, как и ранее, через утверждение так называемых четырех пунктов: националисты имеют своею целью национальное, социальное, обороноспособное и авторитарно устроенное государство всех немцев (с.504). Снова звучат мотивы, что должна обрести смысл смерть солдат, павших в великой войне (с. 239), что все существенное можно только пережить, но не постичь разумом (с. 228). Определяющим остается значение идеи: «Новых целей требует наша кровь, она требует идей, которыми она может быть опьянена, движения, ради которого на может быть пролита, и жертв, благодаря которым она может достичь самоотречения» (с. 196).

Приблизительно с середины 1926 года проявляется очевидное смещение акцентов. Все сильнее Юнгер подчеркивает теперь необходимость чистого движения и чистой динамики. Сила действия заключается в том, «что она на сто процентов остается движением» (с. 256, с. 267) (38). Собственная оценка Юнгера дает интересное описание коллективного психо его поколения: «Мы, тридцатилетние, рано прошли через суровую школу, и то, что в нас не укоренилось, то и не следует укоренять» (с.206).

Разрыв со «Стальным шлемом» являлся более чем событием из мира повседневной политики. Он знаменует начало новой агрессивной кампании. Юнгер и далее, но еще более яростнее требует революции и уничтожения демократии. «Благодаря почетному наименованию «националисты» он и «мужчины, которые рискуют, потому что у них есть желание рисковать» хотят самым решительным образом отмежеваться от «миролюбивых обывателей», так он пишет в мае 1926 года (с. 213). « У него (т. националиста) есть святая обязанность, подарить Германии первую настоящую, это значит, ведомую беспощадными, открывающими новую эру идеями революцию. Революция, революция! Это есть то, что беспрерывно должно проповедоваться, яростно, систематически и непреклонно, и такая проповедь должна быть рассчитана на долгие годы. (…) Националистическая революция не нуждается в проповедниках порядка и покоя, она нуждается в возглашателе изречения: «Господин с острым мечом встанет над вами!» Она должна освободить слово «революция» от той смехотворности, которой оно обмерено в Германии уже почти сто лет. В великой войне развилась новая порода людей, любящих опасность, найдем же для этих людей лучшее применение!»

Его принципиальное неприятие демократии все более отдаляло Юнгера от национал-социализма. Перед выборами он писал в августе 1926 года: «это означает судьбоносный раскол, теоретически объявить мероприятие безнравственным и одновременно практически в нем участвовать (…) То, что следует потребовать, это всеобщий строгий запрет на участие в выборах» (с. 243).

Еще ранее Юнгер ясно дал понять, что он не видит непреодолимого противоречия между социализмом и национализмом. В декабре 1926 года он открыто объявил себя сторонником большевистской экономической политики: «Мы стараемся убедить хозяйственников в том, что наш путь ведет быстрее всего к той направляемой государством централизации, одна только которая может сделать нас конкурентоспособными» (с. 269).

Историзм

Наряду с критикой либерализма с позиций романтики и «идеями 1914 года» Юнгер разделял и следующие важные убеждения; не существует нравственного закона самого по себе, любой закон определяется природой. Ибо природа «подчинена не законам прогресса, а законам развития. Как в желуде уже предопределен дуб, так и в характере ребенка уже виден характер взрослого» (с.210). Всеобщие истины, всеобщая мораль противны историзму Юнгера.

«Напротив, мы верим в глубочайшую обусловленность истины, права, морали временем, пространством и кровью. Мы верим в ценность особенного (…). Но верят ли во всеобщее или в особенное, это не так важно, в вере вообще важно не содержание, но ее пыл и ее абсолютная власть» (с.280).

Тогда, в январе 1927 года, Юнгер предвосхищал основной мотив «Сердца любителя приключений»: «Не существует права, но оно утверждается, и именно не всеобщим, а особенным» (с. 283). В «Сердце любителя приключений» это звучит еще более впечатляюще: «Отсюда выходит, что это время требует средь всех прочих одной добродетели: решительности. Весь вопрос в том, чтобы мочь желать и верить, вне зависимости от содержания этого желания и этой веры» (39).

Если обзор процесса исторического становления ставит под вопрос абсолютизацию чего бы то ни было, это может привести к тому, что ни одно не будет более истинным и более обязывающим, чем другое. Но однажды может быть совершенно правильным подчеркнуть значение выбора, вернее, необходимости выбора. Но если безразлично, что выбирать, то выбирают не позицию, для которой можно отыскать пусть и не рациональные, но все же основания, так как речь идет, как увидел сам Юнгер, о чистом нигилизме. Вне зависимости от того, понимается ли этот нигилизм как стадию упадка или же нет, невозможно привести эту позицию в соответствии с консервативными взглядами.

Антиисторизм

В сентябре 1929 года в издаваемом Леопольдом Шварцшильдом леволиберальном «Тагебух» появляется статья Юнгера, в которой его позиция по отношению к консерватизму излагается особенно ярко. Шварцшильд попросил Юнгера рассказать о своих взглядах. Непосредственным поводом послужили террористические акции движения ландфолька, что весьма горячо обсуждалось в прессе.

Юнгер был представлен как «бесспорный духовный лидер» молодых националистов, для которых «даже Гугенберг, Гитлер и коммунисты являются реакционными обывателями» (с. 788). Юнгер явно заявляет, что его национализм «не имеет ничего общего с консерватизмом» (с.504, 218) (40). Его критика парламентской демократии затрагивает все, что не находится вовне существующей системы. Наконец, все революционные силы внутри государства являются для него неосознанными союзниками (с.506). Отсюда разрушение для него является единственно приемлемым средством: «Так как мы являемся настоящими, подлинными и неумолимыми врагами бюргера, его гниение доставит нам удовольствие» (с. 507) (41).

Статья в «Тагебух» вызвала яростную дискуссию вокруг взглядов Юнгера. Несколькими месяцами позже, в «Видерштанд» Никиша Юнгер заявил на этот счет: «Переход на сторону анархии окончательно произошел в 1927 году, а сначала он обсуждался «в самом узком кругу». «Передо мной лежат подборки моих писем за этот год, которые наполнены рассуждениями о том, что мы тогда называли нигилизмом, и что мы завтра возможно назовем другим именем – возможно это будет даже консерватизм, если это доставит нам удовольствие. Так как хаос и порядок находятся в более тесном родстве, чем иные думают» (с. 541) (42).

В одном из писем, из которых Юнгер цитирует два более длинных отрывка, говорится, что «мы» «принадлежим к поколению эфемерному, но подлинному», «как мы проходим сквозь нигилизм и еще не в состоянии сформулировать свои убеждения» (с. 542). Юнгер дает комментарий: «В основе такого хода мыслей лежит устремление очистить бытие ото всех образований, находящихся в процессе становления, чтобы вверить его более глубоким и более эффективно действующим силам, таким, которые выступают ни как жертвы, но как движущие силы катастрофы» (с. 543).

Итак, то, что мысленно представлялось Юнгеру и его кругу, было радикальным разрывом с исторической традицией вообще. С точки зрения немецкого консерватизма нельзя представить себе более антиконсервативную позицию, чем эта. Юнгер полностью осознавал этот антиконсерватизм, противопоставляя его любому консерватизму:  «Исходная точка для консерватора отличается своей древностью, для революционера – молодостью. Направлениям консерватизма сегодня почти без исключения сотня лет (…) Иными словами: сфера влияния либерализма обладает сегодня большей протяженностью, чем, как правило, думают, и почти каждая дискуссия проходит в рамках этой сферы» (с.589).

В статьях за 1930 год антиисторицистский пафос находит свое дальнейшее проявление (43). В мае 1930 года Юнгер пишет: «Наше восприятие общества носит анархический характер (…). Повсеместно обнаруживается стремление к новому порядку, к созданию новых, в лучшем смысле человечных ценностей. Но эволюция невозможна! Только грядущая с насущной необходимостью грядущая революция может принести улучшение. (…) Только тогда, когда будет достигнута низшая точка в развитии культурно-политического пространства, наполненного иллюзией, у нас произойдет подъем в соответствии с железным законом истории! (с.583).

Если под Консервативной революцией подразумевать радикальную попытку в условиях времени, когда господствовали антиконсервативные настроения, снова оживить то, что в Германии традиционно называют консерватизмом, то Юнгер после 1926 года никоим образом не может быть причислен к этому течению.

Для Мёлера, который помещал в основу внеисторическое, скорее антропологическое представление о консерватизме, взгляды Юнгера образца 1929 года представляют почти идеальный тип мировоззрения Консервативной революции. Но здесь все же остается противоречие. Отказ от любой исторической традиции означает также отказ от философии истории. Юнгер остается все же вследствие своих идейных привязанностей в значительной степени приверженцем историософского мышления (44).

Примечания: 

(1) Ernst Jünger: Blätter und Steine. Hamburg: Hanseatische Verlagsanstalt 1934, S. 7. 

(2) Karl O. Paetel: Ernst und Friedrich Georg Jüngers Politische Wandlung. В: Deutsche Blätter, Band 1 (1943), Heft 10, S. 22–27, hier S. 23.

(3) Какой мощный эффект произвела эта статья Петеля, свидетельствует ссылка, сделанная Карлом Цукмайером в его тайном докладе за 1943 / 44 для американского «Тайного управления стратегических служб». Позитивная оценка Цукмайером Юнгера основывается, как он сам признает, в значительной степени на статье Петеля. Об имеющихся у него сведениях о братьях Юнгерах Цукмайер пишет: «Для характеристики этих обоих немецких авторов, с которыми я лично не знаком и об частных обстоятельствах которых я ничего не знаю, я рекомендую обратиться к отличной статье в Deutschen Blätter, Santiago de Chile, № 10, 1943, которая содержит информацию о их работах, взглядах и духовной эволюции.

(4) Siegfried Marck: Der Neuhumanismus als politische Philosophie. Zürich: Verlag der Aufbruch 1938. См. первую главу Der Faschismus als Sophistik der konservativen Revolution, S. 9–70, hier v. a. S. 46ff.

(5) Hermann Rauschning: Die Revolution des Nihilismus. Kulisse und Wirklichkeit im dritten Reich. Zürich, New York: Europa-Verlag 1938. См. раздел Die zweite Phase der Revolution, S. 100–114. 

(6) Golo Mann: Ernst Jünger. Ein Philosoph des neuen Deutschland. In: Die Sammlung, Heft 1 (1934), S. 249–259.

(7) Karl Löwith: Von Hegel bis Nietzsche. Zürich, New York: Europa Verlag 1941. zurück

(8) Alfred von Martin: Der heroische Nihilismus und seine Überwindung. Ernst Jüngers Weg durch die Krise. Krefeld: Scherpe-Verlag 1948, S. 10. Возможно, упрек Мартина адресован в большей степени Петелю, нежели чем самому Юнгеру. Информацию из первых рук невозможно отыскать у Юнгера.

(9) В дальнейшем заключенные в скобки номера страниц в основном тексте указывают на упомянутое издание.

(10) Обзор части газет со снабженными пояснениями иллюстрациями с заглавных страниц предлагает Карл Петель в Versuchung oder Chance? Zur Geschichte des deutschen Nationalbolschewismus. Göttingen: Musterschmidt-Verlag 1965. 

(11) Ср. Karl Dietrich Bracher: Die Auflösung der Weimarer Republik. Eine Studie zum Problem des Machtverfalls in der Demokratie. Stuttgart und Düsseldorf: Ring Verlag 1955, S. 134–137; об основании приложения см. Alois Klotzbücher: Der politische Weg des Stahlhelm, Bund der Frontsoldaten, in der Weimarer Republik. Ein Beitrag zur Geschichte der "Nationalen Opposition" 1918–1933. Phil. Diss. Tübingen: [1965], S. 74ff. 

(12) Ставший популярным благодаря Фехнеру образ дневной и ночной стороны жизни Юнгер использовал в «Сердце искателя приключений», см. Ernst Jünger: Das Abenteuerliche Herz. Aufzeichnungen bei Tag und bei Nacht. Berlin: Frundsberg-Verlag 1929, S. 69. 

(13) Цитата взята из статьи Der Pazifismus vom 15. November 1925. Die Welt am Sonntag перепечатала эту статью 7 октября 2001 года (Nr. 40, S. 37f.) ввиду того, что она вновь обрела актуальность в свете политической ситуации в мире после 11 сентября: "Террористические атаки на США разбили надежды на прочный мир. В забытом и сейчас вновь изданном очерке автор In Stahlgewittern разоблачает идеологию пацифизма как принятие желаемого за действительное».

(14) Ernst Jünger: Strahlungen. Tübingen: Heliopolis-Verlag 1949, S. 308 f. (Das zweite Pariser Tagebuch) 

(15) Из предисловия ко второму изданию Der Kampf als inneres Erlebnis (Berlin: Mittler & Sohn 1926). 

(16) Karl Löwith: Von Hegel bis Nietzsche. Zürich, New York: Europa Verlag 1941, S. 352. 

(17) Aus Der Neue Typ des Deutschen Menschen In: Stahlhelm-Jahrbuch 1926. Magdeburg: Stahlhelm-Verlag 1925. 

(18) Ср. мнение на этот счет Маркуса Йозефа Кляйна: «Роль Юнгера в координации деятельности кругов националистов в Берлине невозможно переоценить». Markus Josef Klein: Ernst von Salomon. Eine politische Biographie. Limburg an der Lahn: San Casciano Verlag 1994, S. 152. 

(19) Helmut Franke: Sterbender Kriegerverein. В Standarte. Wochenschrift des neuen Nationalismus, 1. April 1926, Nr. 1, здесь цит. по Karl O. Paetel: Versuchung oder Chance? Zur Geschichte des deutschen Nationalbolschewismus. Göttingen: Musterschmidt-Verlag 1965, S. 63.

(20) Vgl. Alois Klotzbücher: Der politische Weg des Stahlhelm, Bund der Frontsoldaten, in der Weimarer Republik. Ein Beitrag zur Geschichte der "Nationalen Opposition" 1918–1933. Phil. Diss. Tübingen: [1965], S. 113.

(21) О роли Эдуарда Штадтлера в «Стальном шлеме» см. Ferdinand Muralt: Der «Stahlhelm» und die große Politik. In: Hochland, 30. Jg., Okt. 1932-März 1933, Band 1, S. 193–204; а также Eduard Stadtler: Seldte – Hitler – Hugenberg! Die Front der Freiheitsbewegung. Berlin: "Das großdeutsche Reich" 1930.

(22) Eduard Stadtler: Diktatur der sozialen Revolution. Leipzig: K. F. Koehler 1920, S. 143: "Я полностью отдаю себе отчет, что этот лозунг как таковой является также одновременно консервативным и революционным, как и то, что требуется от меня в политике».

(23) Horst Mühleisen: Ernst Jünger in Berlin. Frankfurt an der Oder: Förderkreis Kleistmuseum 1998. 

(24) См. Hans-Joachim Schwierskott: Arthur Moeller van den Bruck und der revolutionäre Nationalismus in der Weimarer Republik. Göttingen: Musterschmidt-Verlag 1962. Anhang B, II. Mitarbeiter, Mitglieder der Jungkonservativen Vereinigung und Einzelverbindungen, S. 176–179, здесь S. 177. К сожалению, Швирскотт не указывает, на основании каких источников он составляет этот список. По мнению Фая, Юнгер удивился бы, увидев свое имя в этом списке. Jean Pierre Faye: Totalitäre Sprachen, Band 1, Berlin: Ullstein 1977, S. 104. 

(25) См. критику «Рабочего» со стороны Бёма: Max Hildebert Boehm: Der Bürger im Kreuzfeuer. Göttingen: Vandenhock & Ruprecht 1933. 

(26) Из переписки между Дитрихом и Бёмом, коиорая находится в архиве Юнгера, можно сделать вывод, что Юнгер и Дитрих состояли в более тесных дружеских отношениях. См. die Briefe von Max Hildebert Boehm an Albert Dietrich und vice versa vom März / April 1933, DLA Marbach. 

(27) О противоречиях между Таткрайсом и вышедшим из «Июньского клуба» кружком вокруг Мёллера ван ден Брука и Генриха фон Гляйхена см. Wilhelm Wunderlich [Pseudonym?]: Die Spinne. In: Die Tat, 23. Jg., Heft 10, Januar 1932, S. 841–844. zurück

(28) См. Stefan Breuer: Die konservative Revolution – Kritik eines Mythos. In: Politische Vierteljahrsschrift, 31. Jg., Heft 4 (1990), S. 585–607; ders.: Anatomie der Konservativen Revolution. Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 1993, 1995.

(29) Armin Mohler: Die konservative Revolution in Deutschland 1918–1932. Stuttgart: Vorwerk-Verlag 1950, 1972², S. 109. Во втором незначительно переработанном издании источниковая база значительно расширена, третье содержит дополнительный том и список опечаток (Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 1989).

(30) Stefan Breuer: Anatomie der Konservativen Revolution. Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 1993, 1995², S. 47. 

(31) См. B. Wilhelm Stapel: Kann ein Konservativer Gegner des Christentums sein? In: Deutsches Pfarrerblatt 51 (1951), S. 323–325.

(32) Armin Mohler: Die Konservative Revolution in Deutschland 1918–1932, Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft 1972², S. 116. Также Зонтхаймер делал особенный акцент на «вечном». См. Kurt Sontheimer: Antidemokratisches Denken in der Weimarer Republik. München: Nymphenburger Verlag 1962, S. 150. 

(33) Упоминаемые противоречия между идеей развития и ценностями типичны для противоречий, в которых пребывала младоконсервативная мысль. См. B. Gustav Steinbömer: Betrachtungen über den Konservatismus. In: Deutsches Volkstum. Halbmonatsschrift für das deutsche Geistesleben. Hrsg. von Wilhelm Stapel und Albrecht Erich Günther. Hamburg: Hanseatische Verlagsanstalt 1. Halbjahr (1932), S. 25–30, hier S. 26: "Консерватизм ориентируется на вечный порядок du couer, а не на меняющиеся идеалы ratio. Поэтому он всегда и присущ человеку. (…) Государственные и общественные формы, в которых такая позиция стремится реализоваться, в пространстве и времени могут весьма различаться благодаря факторам крови и почвы".

(34) Armin Mohler: Die Konservative Revolution in Deutschland 1918–1932. Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft 1972², S. 141. 

(35) Касательно этих апорий см. Oscar H. Schmitz: Radikale und konservative Einstellung. In: Europäische Revue. Hrsg. von Karl Anton Rohan, Leipzig: Verlag der Neue Geist, Jg. 1, Heft 1, April 1925, S. 38–44.

(36) Ernst Jünger: Sgraffiti. Stuttgart: Klett 1960, S. 122: "Уже слово «консерватор» носило на себе отпечаток осознанного воспоминания, чувства недостатка, нехватки. Уже поэтому любая консервативная революция должна двигаться в пустоту и терпеть крах, что это всегда и повторялось. Напротив, каждый индивидуум носил свой слой в себе, пусть его можно открыть лишь ключом сознания. И его следует не передавать молодежи, а делать предметом воспоминаний. В принципе человек не хочет назад. Он предпочитает познание, одухотворение, даже связанные с болью." 

37 Ernst Jünger: Siebzig verweht II. Stuttgart: Klett 1981, S. 315.

(38) См. Hermann Rauschning: Die Revolution des Nihilismus. Zürich / New-York Europa Verlag 1938. Для Раушнинга идея перманентной революции, чистого движения является определяющим моментом в мировоззрении национал-социалистов.

(39) Ernst Jünger: Das Abenteuerliche Herz. Berlin: Frundsberg-Verlag 1929, S. 180. 

(40) В “Сердце любителя приключений», книге, которая вышла в то же самое время, он, смотря отстраненным взглядом социолога, говорит о революционерах внутри консервативных партий как об одном из симптомов настоящего времени. Ernst Jünger, Das Abenteuerliche Herz. Berlin: Frundsberg-Verlag 1929, S. 155f.

(41) См. нынешнюю издательский план Haus Klett-Cotta: «Публицист, который с резко критических позиций прекрасно вскрывал недостатки в политической и общественной жизни во времена Веймарской республики и развивал радикальные альтернативные проекты. В: Gesamtverzeichnis 2002, Klett-Cotta, S. 20. 

(42) К сожалению, в комментарии Берггёца не упоминается, известно ли что-либо о местонахождении писем.

(43) О присущей радикальной молодежи феномене антиисторизма, в данном случае итальянским футуристам см. Benedetto Croce: Antihistorismus. In: Historische Zeitschrift, Band 143 (1931), S. 457–466.

(44) Упоминаемые здесь противоречия между взглядами Юнгера и концепцией «Консервативной революции» младоконсерваторов могут проявляться также и у Карла Шмитта в его критике романтики. Когда Юнгер в 1930 году прочитал Politische Romantik Шмитта(Berlin: Duncker & Humblot 1919, 1925²), это привело на него большое впечатление. См. письмо Юнгера Шмитту от 2 августа 1930 года в: Ernst Jünger, Carl Schmitt, Briefe 1930–1983, Stuttgart: Klett-Cotta 1999, S. 6.