(предыдущее - здесь и в др. заметках, фото - здесь)

На Презентации прозвучало много звонких фраз, к которым я проводил мысленные параллели: например, слова Олега Аронсона: "сегодня тот, кто говорит "я - композитор" - это часть администрации; профессионал/дилетант - неработающее различие" отозвались в сознании тем, что так же бессмысленны теперь и старые политические разграничения правый/левый. Запомнился анекдот из зала: "Циркач приходит устраиваться на работу, рассказывает директору: могу на шпагате играть на скрипке; директор просит заместителя пойти посмотреть, зам. возвращается, отвечает: "ну не Ойстрах".

Из остального:
Мартынов:
"Люди, которые родились до 40-го года, ещё могли быть композиторами; люди, которые родились после 40-го года, являются композиторами всё в более и более слабой степени. Валерий Афанасьев спрашивал: что такое музыка? Я отвечаю: музыка - это то, что невозможно сейчас услышать; то, о чём вы думаете как о музыке, вообще никакого отношения к музыке не имеет. Основной пафос книжки жизнеутверждающий: "может быть музыка возможна" - но мы услышим это не в будущем поколении.

...Информация сейчас приходит на невербальном уровне - это и звук и, может быть, ещё важнее - запах.

...Есть понятие "лабух"; в нашем понимании, лабухи - это оркестровые музыканты, а не знаменитые солисты. Однако лабухи, например - "три великих тенора", враги музыки №1, которые испортили там всё, но мы можем хотя бы подумать иногда об этом и как-то вместить это, но мы не можем подумать о том что лабухами являются критики, потому что критики, видите ли, думают и вносят оценку, а ведь они пишут, ничего не понимая, и за ними остаётся последнее слово, после критиков только Страшный Суд и "история разберётся". У меня был в этой книге и такой посыл: а вот догнать критика и дать ему пинка. Когда на спарринге пропускаешь от противника удар в челюсть - это не обида или задетость, надо разозлиться - но чтобы злость не заливала глаза. Ситуация с премьерой Vita Nova - тестовая как с дифтеритной палочкой: надо было опустить и потом смотреть, есть дифтерит или нет. Повод был ерундовый, а тест можно снять".

Т. Гринденко:
"Аутентика... за что боролись, на то и напоролись. Это было круче авангарда: шишки, которые я и Алексей Любимов получали за "аутентику", были гораздо больше, чем связанные с авангардом. Это быстро стало модным и превратилось в плесень, от которой нам приходилось избавляться - это сейчас абсолютно мёртвое дело. А где аутентичные исполнители новой музыки? История подлинности была связана для нас с открытием новых правил, которые мы освоили, но теперь нужен талант. Талант - это свобода и колоссальная любовь к тому, что ты делаешь. Вот таланта и любви нет".

Е. Черемных:
"Вначале был проект обменных опер, когда московский композитор написал бы для Мариинского, а питерский - для Большого. В Большом эта премьера случилась - "Дети Розенталя" Десятникова, а в Мариинском не дошло".

Мартынов:
"Сейчас написан целый ряд русских опер, написал Смелков, написал, извините меня, даже Тухманов - я оказываюсь в этом разряде, меня путают со Смелковым и Тухмановым; в книге я пишу о том, что критики сравнивают Дубоссарского с Шиловым... Гергиев за две недели до показа Vita Nova слинял, он даже не пришёл на московскую премьеру, у него чутьё как у собаки, потому что со мной он никогда связываться не будет: я - андерграунд, а он - истеблишмент.

...Музыка осуществляет дислокацию, переходит из привычных мест - из консерватории, филармонии, оперных театров, а вот куда она переходит, где она осядет в виде благодатной росы? Явно в местах, не связанных с музыкой. Кейдж поставил в середине века вопрос: становится ли звук проезжающего грузовика музыкальнее, если он проезжает между Филармонией и Консерваторией? И он отвечает: да. Я отвечаю не просто "нет", а говорю, что он становится менее музыкальным, потому что там собрались враги музыки, там собрались музыканты - люди которые блокируют всякое понимание о музыке; там, где они присутствуют, происходит омертвление, там музыки уже никогда не будет - это надо чётко понимать.

...Относительно бюрократии среди композиторов, есть чёткая граница - это 1968 год. Именно после 68-го Штокхаузен, Булез и Берио стали бюрократами. Лигети правильно написал в 80-х: кризис, постигший культуру - системный. Они стали писать неинтересно. Что они все сделали в 80-е годы? Кто ответит на этот вопрос? Пярт написал "табула раса" в 76-м - почему он в 90-е не мог такого написать? Почему Штокхаузен написал Штиммунг в 70-м, а в 80-х не мог?

Ритуал - это умирание человека, где человек не играет, не сочиняет и не поёт, а предоставляет место музыке, тайна музыки - это умирание человека. Надо осуществлять некие ритуалы - вот этого сейчас никто не делает, ни Гергиев, ни Спиваков".

Загний:
"Человек - в большой степени - это то, что он слышит. Анализ окружающей звуковой среды - когда мы заходим в магазины, едем в автобусе, слушаем плееры - вся эта музыка на 99% невменяема, происходит катастрофическое невозвратимое упрощение сознания. Звук - это то, что человек воспринимает раньше всего. Символично, что в Windows музыка находится в разделе "развлечения". Господа, дискуссия пошла в том направлении, когда мы ломимся в открытые двери: там, где такая невменяемая архитектурная звуковая и запахная ситуация, там атрофируется способность к суждению".

год назад в этот день в моём блоге было: "с ДР, Юрий Виталич. Я пишу эти строки, физически находясь на ул. то ли Солженицына, то ли Б. Коммунистической - сегодня ДР Солженицына - и я подумал, а когда же ДР Большого Коммуниста? и тут же узнал, что в этот день род. Плеханов" (он род. 29.11 по ст.ст., а 7 декабря 2008 был сход местных жителей, протестующих против переименования) - но в том году ещё не было "Римского кафе" на подходе к улице, ещё не сделали ул. Солженицына в Риме, и я ещё не благодарил судьбу за то, что на этой улице - которую я прохожу то и дело от начала до конца - нет зданий прошлого века: одна из немногих в городе, где всё по-прежнему. Там же и дом, в котором род. Станиславский. Читаю утром в жж izrezerva: "Мильграм - ученик Анатолия Васильева!!! Ученики всегда предатели?" - и вспоминаю недавний разговор с Мартыновым, который сокрушался о том, что учеников найти почти невозможно. Однако я думаю, что порой именно ученики создают учителя, а всякий образ предаёт свою идею. Сегодня день отречения англ. короля и инд. императора в 1936.. Год назад в этот день вдова Солженицына открыла его официальный сайт - любопытно, что 1-го его жена была ученицей Бошняковича.

сегодня годовщина The Mother of All Demos - так назвал в 1994 Steven Levy эпохальную Fall Joint Computer Conference (FJCC) в Convention Center во Фриско в 1968, где Douglas Engelbart продемонстрировал устройства для управления компьютером (клавиатуру, функц. клавиши, мышь), видеоконференцию, гипертекст, электр. почту ("It was the mother of all demos. Engelbart's support staff was as elaborate as one would find at a modern Grateful Dead concert. ..." - Insanely Great: The Life and Times of Macintosh, the Computer That Changed Everything, p. 42). Именно с его компьютером была осуществлена 1-я постоянная связь в первой в мире компьютерной сети - из LA в Стэнфорд, в университет, названный одним Леландом в честь другого. Сам Энгельбарт - редкий пример инициатора, не сдавшегося в период забвения после успеха (и ракового диагноза) и заслужившего "вторую волну" признания. Однако ещё до коннекта LA со Стэнфордом, 29.10.1969 студент UCLA Kline послал 1-е в мире сообщение на другой компьютер в UCLA, проф. Leonard Kleinrock'у: это было слово "login": передались лишь две буквы: lo.

пер. Малышкина
...

"Слияние неоплатонизма с ранней традицией памяти имеет место и в "Плутософии" францисканца Джезуальдо (1592, Падуя). Джезуальдо открывает главу об искусстве памяти цитатами из фичиновской Libri de vita. Память ему является в трех ипостасях: она подобна Океану, отцу вод, поскольку из памяти проистекают все слова и мысли; она подобна небесным истечениям и свету; она также есть божественное в человеке, образ Бога в душе. В другом месте он сравнивает память с высшей небесной сферой (зодиаком) и высшей наднебесной сферой (сферой Серафима). Очевидно, что Джезуальдова память располагается посреди трех миров так же, как это представлено в замысле Театра. Никто до сих пор не высказывал подозрения в том, что нападки Эразма на цицеронианцев питаются отвращением к оккультной направленности. Но как бы ни оценивалась полемика в "Цицеронианусе", она не должна изучаться без упоминания о Театре Камилло и о той славе, которая гремела о нем в венецианских академиях. Распространение академий было особым феноменом венецианского Ренессанса, и Камилло – типичный венецианский академик, и его Театр более сорока лет был предметом обсуждений в Академии Венеции. Это была Academia degli Uranici, в 1587 году основанная Фабио Паолини, который опубликовал увесистый фолиант под названием Hebdomades, где излагаются речи, произнесенные в том заведении. Он разбит на семь книг, в каждой из которых по семь глав, и семерка является мистической темой всей работы.

Д.П.Уолкер рассматривает труд Паолини как проявление оккультной сердцевины ренессансного неоплатонизма, представленного в развитии, вызванном перемещением этого учения из Флоренции в Венецию. В семичастной структуре Паолини излагает "не только теорию всей фичиновской магии, но и целый комплекс теорий, частью которого она является". К этому можно добавить, что он проявляет также интерес к Каббале и ангельской магии Тритемия, называя имена ангелов Каббалы, сопутствующих планетам, в той же транскрипции, как они даны у Камилло. Одной из главных задач Паолини и его Академии, судя по "Гебдомадам", было применение магических теорий к основному предмету интереса венецианцев, искусству красноречия. Фичиновские проекты "планетарной музыки", направленные на стяжание энергий планет посредством музыкальных гармоний, были перенесены Паолини на искусство красноречия. "Он был убежден", говорит Уолкер, "что как одним только правильным совмещением тонов можно придать музыке энергию планет, так и надлежащим смешением "форм" можно достичь небесной силы выражения. Состав (форм) должен иметь что-либо общее с числом семь, а нечто, что укрыто в самих вещах, есть созвучие слов, фигуры речи и семь идей Гермогена, то есть основные достоинства хорошей речи".

Паолини замечает, что Скалигер был убежден в истинности семи форм и демонстрировал их "quasi in Theatrum" (Hebdomades, p.24). Неизвестно, о какой работе Скалигера тут может идти речь, но это замечание указывает, что Паолини причислял оппонента Эразма к мистической школе риторики и памяти – "Семерке".

Классический театр, как он описан у Витрувия, призван отображать мировые пропорции. Расположение семи сходен зрительного зала и пяти выходов к сцене задается вершинами четырех равносторонних треугольников, вписанных в окружность, центр которой совпадает с центром орхестры. Эти треугольники, говорит Витрувий, соответствуют trigona, которые астрологи вписывают в зодиакальный круг.26 Так, круглая форма театра отображает зодиакальный круг, а семь проходов между рядами и пять выходов к сцене соответствуют сорасположенности двенадцати знаков и четырех треугольников, устанавливающих связи между ними".