Посвящённый ему храм, расположенный на Форуме, отличался крайней простотой: это был своего рода проход, коридор с двумя дверьми и изваянием божества, держащего в правой руке скипетр, а в левой — ключи. Его изображали двуглавым, а на обратной стороне монет с его ликом была вырезана ладья, на которой по преданию прибыл в Италию Сатурн во времена царствования Януса. Между Сатурном и Янусом существовала столь тесная связь, что первому был посвящён месяц декабрь, а второму — январь. Учитывая, что эти два месяца являются соответственно последним и первым месяцами года, мы имеем дело с началом и концом цикла. С самого начала в сатурналиях отражался аспект уравнивания общественных слоев, упразднявшихся на время праздника, что символизировало однородность единого уровня, на котором всё сводится к своему чисто райскому, чисто божественному выражению, к состоянию неразличимости в самой сердцевине единства, в сфере Безмолвия, где Ритмы, условно говоря, однотонны.

Италию называли «землей Сатурна», так как в ней зародился и развился последний тип западной традиции, с которого начался новый цикл с Янусом во главе, как символом недвойственности двух порядков, божественного и человеческого, двух побегов единого корня, каковым является бог, хотя и различных своими ликами.

Следует отметить, что двойственность ликов Януса — как бы она не выражалась — Восток и Запад, прошлое и будущее, мир и война, начало и конец, ночь и день — не разрушает его сущностного божественного единства, а посвящение ему месяца января, открывающего год, хотя для римлян год начинался весной, свидетельствует об обращении к Исконной Традиции, выраженной единством двух ликов или, если угодно, третьим принципиально незримым ликом Януса, в котором снимается противостояние двух видимых. Действительно, если зримый год начинается весной, что в общем является Востоком солнечного движения и выражает манифестацию, творение, то незримый год начинается зимой, когда ночи длиннее дня, что символизирует непроницаемую тьму божественного лона в его абсолютной невыразимости. Это в некотором роде предначальное, сокровеннейшее состояние может символизироваться Сатурном-Янусом, а точнее, днём года с самой длинной ночью и самым коротким днем, который соответствует Рождеству¹. Двуликость Януса выражает равноценность и равнозначность противоположностей в сущностном и незримом божественном единстве. Так, говоря о прошлом и будущем, их противоречие снимается настоящим, каковое, однако, пребывает не во времени, но лишь в вечности: другими словами, двуликость предполагает объемлющую её безликость, которая является Высшим началом меж двух полюсов, представляющих собой два пути post mortem², один из которых ведёт к слиянию с Безмолвием, другой — к незаконченному переходу в сферу Ритмов.

Храм бога закрывали на время мира и открывали в период войны, так как во время войны с сабинянами дверь у подножья холма Виминал — позже переименованного в Яникул — осталась открытой, несмотря на попытки римлян закрыть её, чтобы воспрепятствовать проникновению врага, поэтому им пришлось отбиваться на самом пороге и, в конце концов отступить, но когда сабиняне ворвались в проход их поглотила огненная волна, вырвавшаяся из храма. Поскольку, как уже было сказано, обыкновенная война является символом Великой Войны во имя завоевания истины, две двери храма Януса, соответствующие двум ликам бога, можно сопоставить с двумя указанными ранее путями, которые открываются перед тем, кто стремится достичь высших состояний: а поскольку оба они имеют отношение к состояниям post mortem, то вполне понятно, почему храм остаётся открытым и бог зримым именно во время войны. Впрочем, возможно и другое толкование: в мирный период, который является символом Великого Мира, реализуемого в божественной сфере, двойственность преодолевается, поэтому Янус незрим, тогда как во время войны, символизирующей двойственность, он — видим.

Символизм ключей связан с овладением высшими состояниями, путь к которым лежит через знание, достижимого при помощи ключа, справа отмыкающего замок, сердце и открывающего те сферы возможностей, которые доступны ищущему в зависимости от его искусства. Можно предположить, что количество ключей аналогично двум путям и двум видам знания, первый из которых является необходимым, но предварительным. Его символизирует серебряный ключ, отпирающий доступ в промежуточный мир Ритмов, к знанию царящих там законов и пониманию его значения для скрытого развития Форм, сведённых к своей истинной сущности и представляющих собой запечатлённые тени, зримые сгустки тонких колебаний. Второй же путь, олицетворяемый золотым ключом, ведёт за пределы мира Ритмов, в царство Безмолвия, где освобождение происходит уже не через обособление и множественность, но реализуется в самом средоточии божественной тайны.

Меж двумя ключами, расходящимися и сходящимися в целеустремлённости к предельному знанию, в соответствие с чем либо останавливаются на первом, либо используют его лишь для того, чтобы получить доступ ко второму, расположен скипетр или посох, символ Божественного могущества. Если ключ олицетворяет трудности в овладении искусством — в традиционном понимании этого слова — проникновения и овладения новыми состояниями и новыми мирами, то скипетр выражает скорее высшее могущество Откровения, стоящего по ту сторону искусства и мгновенно, можно сказать, властно, обнаруживающего себя вовне. Другими словами, ключ отпирает, скипетр повелевает открыть: первое ещё требует овладения искусством, второе же есть могущество, которому подвластно само искусство: первое представляет собой оперативный процесс, второе — мгновенное разрешение любого процесса через окончательное обретение владычества.

Точнее говоря, в этом отражается символизм ладьи, вырезанной на обратной стороне монеты с изображение бога, что с внешней стороны можно понимать как традиционное добавление, но в более глубоком смысле означает путешествие из сферы Форм в сферу Ритмов и далее в сферу Безмолвия, которое необходимо совершить ради обретения истины, а также переход из царства смерти в царство жизни, олицетворяемые двумя ликами, через серединную точку, средостение земли, где свершается полный переворот, символизирующий очистительное восхождение, предваряющее блаженство.

Бог есть Patulcius или Clusius³ в символе каждой двери, открывающей или закрывающей доступ к тайне человека и мира.

Если существует два пути, первый из которых ведёт окончательному и полному освобождению путем разрешения Форм в Ритмах, а Ритмов в Безмолвии, и второй, приводящий к возврату в круг рождения и смерти, то бесчисленны тропинки, ведущие отдельного человека к завершающим состояниями, символом чего является дверь. Именно Янус является Богом восхождения в миры мрака и света, а его чисто италийское происхождение — nam tibi par nullum Graecia numen habet⁴ — свидетельствует о том, что Римская Традиция представляет собой вполне своеобразный побег на великом древе Традиции.

Янус — бог в высшей степени, поскольку является проводником для всех прочих богов: если другие олицетворяют определённые космические силы, то он в своей неопределённости, допускающей любое определение, должен мыслиться как божественное начало и глубочайшее основание Римской Традиции. Простота его храма, малоизвестность его культа сравнительно со множеством обрядов, посвящённых другим божествам, глубина символов, вытекающих из его функции, и, прежде всего, его значение как символического начала годового цикла, в чём выражается вся многогранная реальность во всём разнообразии её проявлений от предначальной стадии до той, где окончательно разрешается связь между землёй, солнцем и звёздами, то есть сотворённого и пресотворенного мироздания — всё это указывает на абсолютное главенство этого исключительно италийского и романского божества, к которому обращались лишь редкие поэты и толкователи. Мы думаем, что тайное имя Рима запечатлено на двугранной оси Януса, в разрешении двуликой фигуры, где в том, на что указывает один лик в своём отрицании другого, в третьем, незримом лике потаённо рождается единство, которое нужно искать меж двумя зримыми: в этом тайна бессмертия Рима и его непобедимости.

Если бы Запад сумел познать ценность того, что действительно священно, того божественного, что сокрыто в человеческом облике, если бы связанные с этим события и историю сумели бы осмыслить во всей их изначальной силе на незримом и вневременном уровне, то поняли бы, что Рим есть всё, и за его зримым величием в веках, за всем многообразием его внешних осязаемых проявлений сокрыто иное величие, величие его тайного имени, его божественное могущество, благодаря которому он дважды становился центром двух, слившихся в нём традиций, несмотря на их внешнюю несхожесть и даже противоречивость. Более того, прежде всего, дoлжно осмыслить, почему именно Рим стал средоточием сначала одной, а затем и другой традиции, поначалу боровшихся между собой. Рим, подобно Янусу стал единой основой этой традиционной двуликости, этой противоположной ориентации, один лишь из аспектов которой Восток-Запад уже указывает на один из многих узлов символического развития. Здесь достаточно задуматься об Энее и Константине в связи с христианством, с целиком христианским Средневековьем, с проблемой разделения двух властей — духовной и светской, в общем со всем тем внешне противоречивым, но произрастающим из единого корня, объединяющего средоточья необъятной силы, видимая сторона которой является лишь слабой тенью.

Средневековый Запад прекрасно осознавал, чем в действительности являлся Рим и лишь с расколом второй традиции и возникновением национальных государств был утрачен священный смысл Urbe⁵ и Запад погряз в противоборстве народов, потерявших свой высший символический центр. Но сам Рим остался и остаётся в неприкосновенности, ревностно охраняемый тайной двуликой оси Януса, и лишь возвращение к нему позволит западным людям продлить сумерки, предшествующие арктической ночи, в которой угаснет последний цикл. Oenotria tellus, в которой пребывает Рим, является ключевой точкой для Запада, поскольку представляет собой своего рода проход, границу через которую дважды с Востока во всей полноте своей силы приходит традиция, рождаясь с Энеем и воскресая с Христом. Переход от одной традиции к другой стал величайшим явлением для Запада, поскольку это был объединяющий, критический, решающий переход, свершившийся в тот момент, когда распалось прежнее римское единство и священный скипетр Януса уже не указывал на дверь, ведущую к солнечной и ночной сфере; когда сам он лишился своих ключей, а в храме его толпилась чернь и торгаши, поклонившиеся «ложным и поддельным божествам», идолам промежуточного мира; когда те же агоналии перестали символизировать Великую Войну, которая ведётся ради высшей награды.

В древнеримской традиции можно выделить три основных момента, первый и важнейший из которых — обычно недооцениваемым профанической историей — нуждается в третьем для завершения цикла: первым является Царский период священного Рима, самодостаточного центра в своем глубочайшем аспекте, когда могущество его было сокрыто в тайне традиционного лона, связанного пуповиной с Исконной Традицией, арктический символ которой — Большая Медведица — связан с числом семь, что ясно прослеживается в семи Царях и семи холмах. Двуликий символ Януса в годичном делении, установленном Ромулом, проявляется в противопоставлении двух начальных месяцев, первый из которых, март был посвящён Марсу, а второй, апрель — Венере: римляне называли себя потомками Марса со стороны Ромула, и Венеры со стороны Энея, в чём также отражена двуликость Януса, присутствующая в самом происхождении римлян. К этому добавляется новый символ — Весты — священного огня знания, сверкающего в девственном лоне, оплодотворенном Марсом, божеством Великой Войны, ведущейся во имя возвращения земли к небу, а человека к Богу, и где убийство Рема выражает победу священного начала над профаническим, осмелившимся нарушить установленные ему границы. Число Царей равно семи как и Septimontium, семь холмов, на которых вырос древний Рим. Их делят по парам на мирные и военные как указание на две формы, сжатие и расширение, на два пути, созерцания и действия, духовное владычество и временную власть, божественное правосудие и человеческий закон, имеющих однородную циклическую форму, где цикл начинается от войны к миру, т.е. первая всегда предшествует второму.

Царский период, священный зародыш Римской Традиции, почти целиком ускользает от истории, ибо составляет незыблемую священную основу и помимо прочего отражает путь солнца с Востока на Запад с укоренением священной науки в новом центре, Риме, на новой земле, Италии, откуда начинается её распространение по всему Западу в двух формах, вторая из которых дополняет первую по мере ощутимого вырождения оной от эпохи Царей к эпохе Императоров. Это своего рода расширение, идущее наряду со сжатием: по мере того как утверждается римское могущество, священное ядро изолируется, можно даже сказать, что чем более оно скрывается в незримом, тем сильнее становится его направляющая сила, руководящая завоеванием Urbe. Три сменяющие друг друга политические формы, сведённые к своему символическому значению, соответствуют традиционному переходу от царского единства к единству имперскому через республиканскую двойственность: начало, развитие и завершение цикла, с возвращением последней формы к начальной в смысле преемственности формы правления. Но существует огромная разница между царским и имперским периодами, то же различие которое разделяет глаголы царствовать и править, первый связано скорее с духовным владычеством, которое ведёт, направляет, указывает и закладывает основы, второй больше походит для временной власти, приказывающей, упорядочивающей, понуждающей, так что не всегда qui imperat regit⁶, эти слова можно даже поменять местами, учитывая, что действительно священное не нуждается в принуждении, ибо являет собой свет, каковой есть свет сам по себе. Вергилий, отличавшейся глубокой интуицией реальности, в знаменитой фразе, которую цитируют все подряд, не понимая её смысла, объединил характер и значение этих двух форм властвования: Tu regere imperio populos, Romane, memento…⁷ Именно это в Римской Традиции называется ars установления истинного мира — pacisque imponere morem⁸ — священным искусством, не имеющим ничего общего с другими искусствами — наукой и искусствами в собственном смысле — и как явствует из предыдущих строф традиционной властью можно считать ту, при которой царствуют, владычествуют — regere — посредством касты Жрецов и правят, покоряют — imperio — при помощи касты Воинов, соблюдая гармонию двух властей, духовной и временной, твердо стоящих на защите священного наследия.

Именно в этом и ни в чём ином заключается вселенскость Римской Традиции — в двуликости Януса, отражающей единство двух путей, один из которых, по словам Данте, ведёт в Земной Рай, а второй — в Рай Небесный: тайное имя Рима, сокрытое в незримом средоточии Януса есть слияние этих двух путей и разрешение двух традиционных форм в единой оси Исконной Традиции. Указующая двойственность отражается в двуликости божественной реальности, на что прямо указывает Вергилий, говоря — parcere subiectis et debellare superbos⁹ — милосердие и Справедливость, две стороны, которыми Бог попеременно поворачивается к миру ради установления великого равновесия.

В начале Империи, в момент высшего расцвета римского могущества в противовес ему возникает вторая традиционная форма, но это противостояние не против Рима, но противостояние во имя Рима, во имя священного духа, возвращающего себе свои царственные права: этого никак не могут понять те, кто склонен рассматривать события с чисто внешней стороны (что относится к приверженцам обеих форм), и не способен увидеть в этой борьбе объединительной силы нетленной традиции. С одной стороны мы видим долгую агонию, разложение мирской власти, но, с другой, идёт трудоемкий процесс образования нового духовного центра взамен прежнего: мы вновь сталкиваемся с двусторонним, разнонаправленным процессом: чем дальше заходит «профанация» в одном направлении, тем более нарастает «святость» в другом; между тем боги древнего Рима отступают в тень, ибо Янус, уже не обладающий властью отворять двери, более не ходит — Janus ab eundo dictus¹⁰ — меж ними как символ космического совершенства, олицетворяемого годовым солнцеворотом, то есть завершённым традиционным миром. Завязывается длительная, скрытая от глаз борьба, Восток против Запада, charitas¹¹ против закона, священное против профанического; тем временем к умирающей древней традиции присоединяются новые народы, традиция которых также угасает; мир охватывает длительный, нарастающий коллапс, сущность которого проявляется лишь в момент окончательного падения.

Но именно во время этого противостояния священный дух Рима производит замену, влив в древнее русло новый поток, наполнивший его до краёв полнозвучным ритмом своих вод. Прямолинейность процесса исчезает в сложности элементов, включающихся в него с разных сторон и впитываемых новой традицией, но не без долгой борьбы и противоречий, поскольку весь Запад вливается в Рим, дабы вновь обрести в нём свой священный характер. Хотя Urbe приносится в жертву, его священное имя дарует ему жизнь в смерти, дабы возвысить его над смертью, и чем ужаснее кажется его падение, чем глубже скрывается его нетленное ядро, тем большее величие обретает он: его вселенская роль утверждается именно в период длительного векового крушения временной власти. Невозможно проследить весь этот процесс, в котором прямолинейным можно назвать лишь предопределивший его толчок, ибо высвободившиеся в нём силы, сталкиваются между собой, захлестывают друг друга и переплетаются как в неистовом водовороте, единственным недвижимым центром которого остаётся обуславливающая его пустота, то есть незримый дух Рима, который постепенно пронизывает собой весь Запад, обновляя и очищая его. Заложенное в самой природе Запада, в его предназначении быть концом цикла, противоборство священного и профанического, духовного и временного сохраняется всегда, даже когда священное торжествует, и постепенно обостряется, но крах традиционного единства начнётся лишь к концу Средневековья, когда профаническое возжелав подменить собой священное, положит начало вырождению западного мира. Всё прошлое римского мира пронизано множеством мнимо расходящихся линий, которые профанической истории никак не удается свести воедино, дабы найти тот единый центр, где все они воссоединяются, не теряя при этом своих отличительных особенностей: можно сказать, что всё направленное «за» или «против» Рима, всегда содержится в самом Риме, находя в нём свою погибель в случае ущербности или утверждаясь, если обладает традиционной ценностью.

От Царей до Императоров можно ясно проследить развитие этого процесса в его основных чертах, так как он идёт от установления традиции к её распространению и, следовательно, торжеству, и завершается падением: внешними границами этого цикла являются Лаций, Италия и Мир: в первом священное сокрыто, во второй оно утверждает себя законодательно и в третьем покоряет: quod latet patet patensque dominatur in orbe¹². Политический уклад точно отражает этот ход развития от царствующего единства к единству имперскому через растущий плюрализм, и каждый из этих моментов представляет собой нисходящую кривую, делающую необходимым появление другого, за исключением последнего: здесь был необходим самый настоящий традиционный переход, который и произошёл по воле Провидения во имя спасения римского единства. Серьёзной угрозой для последнего уже стал конфликт с другой традицией, что нашло своё отражение в пунических войнах; никогда прежде не была столь велика опасность раскрытия тайного имени Рима и, однако, этого не произошло, несмотря на дерзость Ганнибала, воскресившего старинную распрю, наиболее отчетливо проявившуюся в конфликте Эней-Дидона, с одной стороны, и совпадении праздника Анны Перенны с Мартовскими Идами, во время которых был убит Цезарь, с другой.

Эней является представителем традиции, пришедшей из Азии в Европу, точнее в Лаций, и никто не может отрицать священного характера этого перемещения традиционного центра, поскольку сам образ героя не имеет ничего общего с обычным воином или завоевателем. Он был сыном Венеры и Анхиса, само имя которого по своему происхождению заставляет задуматься о высочайшей степени божественной близости, на что указывает символический образ богини, ставшей его супругой. Мы имеем здесь дело с символическим затемнением, как в хиазме¹³; Эней — сын смертного и богини, Ромул — смертной и бога, следовательно, римскими богами хранителями являются Марс и Венера, которым посвящены первые два месяца года. Эти два божества вписываются в двуликий символизм Януса и уравновешиваются в тайном имени Рима, невыраженном центре, где снимается выраженное противоречие. Более того, в латинском имени Маворс (Mavors) содержится имя Рима (Roma), а также первая и последняя буквы имени Венера (Venus), что даёт указание на реальное и символическое значение «mortem avertit» в двух аспектах, первом — агрикультурном, как охранителя, защитника, и втором — воинском, разрушительном, откуда вытекает смысл оплодотворяющей смерти как материальной, так и духовной. Если Янус начинает тайный год, то Марс — год проявленный, один символизирует состояние «до творения», другой — творение, которое в некотором смысле одновременно является и смертью, и явленным рождением, поскольку всё возникшее, рожденное обречено на гибель, тогда как действительно бессмертным является незримое, не ведающее рождения, олицетворённое зимним солнцестоянием, которым управляют Сатурн и Янус в точке смыкания начала и конца цикла, где Рим восходит со своим тайным именем, тогда как его явное имя раскрывается только в Марсе и Венере, то есть в символе Великой Войны, предшествующей божественной любви. В этом тайна его бессмертия: как скрытая сущность в Сатурне и в двуликости Януса, Рим утверждается с Марсом и завершается с Венерой в процессе, идущем от Царей к Империи, подготавливая новый традиционный цикл, который также от Рождества до Пасхи следует тому же космологическому символизму рождения, смерти, воскрешения, так что сложение цифр, составляющих даты двух рождественских праздников — 25 и 21 — даёт полноту десятки, восполненность божественного абсолюта.

Меж двумя ликами Януса, обращёнными соответственно к Востоку и Западу, Рим властно утверждает себя в роли посредника меж двумя традиционными путями, через которые пролегает полёт орла, как символа божественной истины в её высшем метафизическом значении. Он сбивается со своего пути во времена Константина, но будет возвращён на прежний курс, благодаря возникновению новой традиции, которая — после Энея — восстановит маршрут Восток-Запад. Троянская война отражает традиционный конфликт, который лежит в основе самого происхождения Рима, рассматриваемого как объединительная сила в двуликом символе Януса, и появление Энея в Лации является именно таким моментом передачи священной науки с Востока на Запад, где она оставалась сокрытой, символом чего служит брак с Лавинией. Происходит двойной процесс традиционного проявления и сокрытия, символизируемый двойным значением Лация, связанный как с latere, так и с patere: их объединение в высшем синтезе приводит к истине quae latet quia patet¹⁴, что находит своё выражение в открытии и закрытии храма Януса. От Энея к Ромулу через Альбу, совершается этот процесс традиционного закрепления, который по сути своей един (Mos era Hesperio in Latio, quem protinus urbes — Albanae coluere sacrum nunc maxima rerum — Roma colit¹⁵), но подчеркивается введением символических мотивов, усиливающих его значение. Одним из таких мотивов является Волчица, вскормившая близнецов, образ традиционного света, молнией сверкающего в ночи и скрытого обликом зверя во избежание профанации; помимо этого она выражает также тесную связь аркадской и римской традиций, как о том свидетельствуют Эвандр, Фавн, Луперкалии. Вселенскость Рима проявляется именно в этом традиционном сплаве, элементы которого поддаются различению, но не расчленению, ибо истина одновременно скрывает и раскрывает себя сквозь плотную сеть символов. Ficus ruminalis¹⁶, под которой были вскормлены близнецы имеет явное отношение к традиционной ортодоксии, поскольку как древо, приносящее плоды, но не имеющее цветов, является образом священной мудрости, которая единственно обеспечивает обладание истиной, принимающей внешне тождественные аспекты, олицетворяемые Ромулом и Ремом, священным и профаническим. Ритуальное действие, со стороны первого, Ромула, выраженное зодиакальным символом 12 коршунов, которых он заметил на Палантине и традиционная несостоятельность второго, проявившаяся в нарушении Ремом проложенной братом священной борозды. Ромул воплощает собой двойственную целостность Януса, Рем — лишь одну из сторон: по внешности они совершенно не различимы между собой, что отражено в символизме близнецов и связано также с божественным и человеческим аспектами, первый из которых связан с Марсом, а второй — с Реей Сильвией, поэтому для рождения Рима необходима смерть, в чём проявляется победа божественной истины над человеческим заблуждением, а точнее говоря, торжество смерти в жизни Бога.

Внешняя история отражает этот единый процесс, ведущий к слиянию двух традиций в Риме, что предуготовлено самим провидением, поскольку вторая возникает именно тогда, когда имперское могущество достигает своего пика и храмы оскверняют «ложные и поддельные божества», а знания и древний смысл символов утрачиваются навеки. Древняя традиция действительно последовательно вырождается от Царского к Имперскому периоду, поскольку по мере внешнего расширения, священное ядра всё больше сжимается, именно вследствие преобладания действия над созерцанием, профанического над священным, утрате тайного смысла символов, почитанию внешнего могущества как единственно возможного и истинного, каковое на самом деле обретается лишь благодаря священной науке. Несмотря на все перипетии, затмевавшие чистоту древней традиции, Рим навечно сохраняет свою славу в двуглавом образе Януса, который в своей вселенскости объемлет своим взором eaos partes hesperiasque simul¹⁷, и по мере того как сокровенный символ богов хранителей всё больше затмевался растущим внешним величием, восходила новая, противостоящая ветхой традиция, необходимая для восстановления равновесия в причастности к божественной истине. Эта новая традиция не имела характера некой подмены, доктринального разногласия, внешнего конфликта, это было новое пришествие, новое событие чисто трансцендентного уровня, которое вновь утвердило тайное имя Рима, сокрытое в центре двуликой оси, в перекрестье, где двусторонняя оппозиция снимается в совершенном единстве. Вторая традиция восполняет первую, мощно сметая всё прежде затмевавшее божественную сущность, схваченную в кризисе человека, поставленного своей смертью в сам центр своего разрешения, каковое воистину есть воскрешение. Рим, рожденный под знаком Марса и Венеры 21 апреля, воскресает под знаком Сатурна 25 декабря — redeunt Saturnia regna¹⁸ — и возвращается к своему истинному истоку, в русло Исконной Традиции, моменту зимнего солнцестояния, тем самым начинает заново завоёвывать Запад, где все традиции казалось, потеряли свою действенность или окончательно угасли. Двусторонность Януса в объединительной традиционной двойственности вновь утверждает то, что умирает в одной, воскресая в другой, в полноте цикла, символом которой служит путь солнца с Востока на Запад, где точкой и центром зенита является Рим. На самом деле противоборство разворачивается исключительно между выродившейся древней традицией и первозданной чистотой новой традиции: лишь в этом состоит противоречие, которое снимается в двуликости Януса, и разрешённость этой двойственности в единстве выражено в тайном имени Рима. Если древняя традиция при помощи священной науки связала воедино все моменты космического соответствия, установив иерархию сил, посредством которых утверждалось божественное единство, то вторая традиция преодолевает область творческой манифестации, разрешая проявленное многообразие в своём Начале, реализуемое через универсализацию человека, который в самом центре своего бытия, вновь становясь истинным сыном Бога, через Божественный дух вновь обретает Deus vivens¹⁹, свою божественную жизнь. В тайном имени Рима заключена тайна преодоления человека, ибо воистину побеждает смерть тот, кто завоевал бессмертие. Но восхождение новой традиции по необходимости влекло за собой закат старой, которая скрывает сокровенный смысл символов за идолопоклонническим великолепием и приуготовляет установлением вселенской Империи грядущую универсальность Божественного духа.

Этот процесс не зависит не от людей, ни от обстоятельств, и, прежде всего, тогда, когда люди и события безрассудно полагаются вершителями происходящего: речь идет о божественном промысле, о провидении, о переходе, который есть восполнение утраченного единства и поскольку каждый переход проявляется по необходимости как смерть и рождение, то можно сказать, что то, что умирает в мире, воскресает в Боге, смерть и жизнь, конец и начало, гибель и воскрешение свершаются в вечности традиционной жизни, объединяющим принципом которой является сам божественный Дух, то есть Рим, вечно и нетленно запечатлённый в перекрестье оси двуликого Януса.

примечания:
1. Естественно речь идёт о католическом Рождестве (прим. перев.) в текст
2. После смерти (прим. перев.) в текст
3. Эпитеты Януса — открывающий и закрывающий (прим. перев.) в текст
4. Ведь подобного тебе божества Греция не имеет. в текст
5. То же что и Рим, Город; в более широком значении — мир, вселенная (прим. перев.) в текст
6. Тот, кто царствует, правит. в текст
7. Ты же народами править властительно, римлянин, помни! (Вергилий, «Энеида») (прим. перев.) в текст
8. Условья накладывать мира (Вергилий, «Энеида») (прим. перев.) в текст
9. Ниспровержённых щадить и ниспровергать горделивых (Вергилий, «Энеида») (прим. перев.) в текст
10. Янус, прозванный от «хождения». в текст
11. Милосердие (прим. перев.) в текст
12. Что сокрыто, открыто, и открытое господствует в мире. в текст
13. Хиазм — инверсия во второй половине фразы (прим. перев.) в текст
14. Которое сокрыто, поскольку открыто. в текст
15. Есть обычай один в Гесперийском Лации; прежде свято его блюли города альбанцев, а ныне Рим державный блюдёт (Вергилий, «Энеида») (прим. перев.) в текст
16. Дикая смоковница (прим. перев.) в текст
17. Также западные части. в текст
18. Возвращается царство Сатурна. в текст
19. Живой Бог (прим. перев.) в текст