Эсхатологическая мифология Средневековья

В эпоху Средневековья мы видим всплеск мифологической мысли. Все классы общества обращаются к особым традициям своего мифологического происхождения. Рыцарство, цеха, клир, крестьянство - все обладают собственным "мифом истока", объясняющим их происхождение и регламентирующим их типологическое поведение в соответствии с мифологическим образцом. Истоки этих мифологий различны. Легенды о короле Артуре и Святом Граале описывают картины отношений с потусторонним миром в терминах кельтской традиции, внешне христианизированной. Реальные рыцари при этом постоянно сравнивают себя с Ланселотом или Парсифалем. Труверы разрабатывают целую мифологию Женщины и Любви также с заимствованием христианских элементов, которые, однако, часто отклоняются от учения Церкви или даже прямо противоречат ему.

Некоторые исторические движения Средневековья особенно ярко иллюстрируют самые типичные проявления мифологической мысли. Мы имеем в виду "милленаристские" мотивы и эсхатологические мифы, проявившиеся в Крестовых походах, в движениях Танхельма и Евдеса де л'Этуаль, в возведении Фридриха II в ранг мессии, в некоторых других коллективных утопических предреволюционных движениях, блестяще разобранных Норманом Коном в его книге "The Pursuit of the Millenium". Остановимся только на мифологическом измерении Фридриха II. Имперский канцлер Пьетро делла Винья представлял своего господина космическим Спасителем: "весь Мир ожидал такого космократора, и сейчас пламя зла затухло, мечи перекованы на орала, мир, справедливость и безопасность утвердились повсюду." Более того, Фридрих обладает несравненным даром связывать между собой различные стихии вселенной; примирять теплое и холодное, твердое и жидкое, все противоположности. Он - космический мессия, которого превозносят земля, море и воздух. Его приход - дело божественного провидения. Так как мир грозит исчезнуть, последний суд приблизился, Бог в своей великой милости дал нам передышку и послал этого чистого властителя, чтобы восстановить век мира, порядка и гармонии перед наступлением Последних Дней. Эти идеи точно соответствуют мыслям самого Фридриха, что видно из его письма, адресованного в его родное поместье Йези, недалеко от Анконы. В нем он ясно дает понять, что рассматривает свое рождение как нечто, имеющее для человечества почти такое же значение, как рождение Христа, а Йези он приравнивает к новому Вифлеему. Фридрих, безусловно, является единственным монархом Средневековья, который всерьез считал себя божественным (причем не только в силу императорской функции, но и по самой своей природе) - ни больше ни меньше, как воплощенным Богом."¹

Мифология Фридриха II надолго пережила его самого уже по той причине, что в его смерть не поверили. Считалось, что Император удалился в какую-то далекую страну или что он, согласно народной легенде, спит в жерле горы Этны. Но однажды он проснется и придет, чтобы вернуть себе свой трон. И не случайно тридцать четыре года спустя один мошенник в городе Нойссе с успехом выдал себя за вернувшегося Фридриха II, redivivus. Даже после того, как его казнили в Ветцларе, миф не утратил своей жизненной силы. Даже в XV веке еще верили, что Фридрих жив и что он будет жить вплоть до конца времен, так как, по сути, только он является единственным легитимным Императором.

Миф о Фридрихе II - это лишь один пример, иллюстрирующий весьма распространенный и устойчивый феномен. Религиозным престижем и эсхатологической функцией королевская власть наделялась в Европе вплоть до XVII века. Секуляризация концепции эсхатологического короля, концепции, глубоко укорененной в коллективной душе, не смогла до конца уничтожить надежду на вселенское обновление, осуществляемое Героем. Но отныне миф приобрел новые формы: Реформатор, Революционер, Мученик (во имя свободы народов), Вождь партии. Роль и миссия основателей и вождей некоторых современных тоталитарных движений явно содержат в себе значительное количество эсхатологических и сотериологических элементов. Мифическое сознание преодолевает и отбрасывает свои исторические выражения, утратившие адекватность, адаптируется к новым социальным условиям и новым культурным учениям. Но оно никуда не исчезает.

Что же касается Крестовых походов, то Альфонс Дюпрон убедительно вскрыл их мифические структуры и их эсхатологическую ориентацию. "В центре мысли крестоносцев - как у клириков, так и у светской публики - лежала идея долга освобождения Иерусалима (...). В Крестовых походах со всей мощью воплотился мотив доведения до совершенства человеческого времени и человеческого пространства. Этим осуществлением должно было стать объединение всех народов земли вокруг священного Грааля, города-матери, центра мира, Иерусалима."²

То, что речь шла о духовном коллективном феномене, об иррациональном взрыве ясно следует, помимо всего прочего, из Крестового похода детей³, который начался совершенно внезапно в 1212 году на севере Франции и в Германии. Спонтанность этих движений не подлежит сомнению. "Никто не побуждал их к этому ни извне, ни в самой стране,"- утверждает современник. Дети, "отмеченные - в этом состоит нечто сверхъестественное - своим малым возрастом и бедностью, часто маленькие пастушата", двинулись шествием, принимая в свои ряды нищих и бедняков. Около тридцати тысяч детей шли единой процессией с песнями. Когда их спрашивали, куда они идут, они отвечали:"К Богу!" Один хронист замечал: "Они хотели пересечь море и осуществить то, что не удалось сделать князьям и царям - освободить Гроб Господень". Клир воспротивился этому детскому подъему. Юные крестоносцы из Франции кончили катастрофой. Прибыв в Марсель, они зашли на борт семи больших кораблей, но два из них потерпели крушение в результате бури у берегов Сардинии, и все утонули. Остальные пять кораблей благодаря уловке двух предателей-наемников прибыли в Александрию, где детей продали вождям сарацинов и работорговцам.

Немецкий Крестовый поход развивался по схожей логике. Хронист свидетельствует: "В 1212 году появился мальчик по имени Николас, который собрал вокруг себя множество детей и женщин. Он утверждал, что по приказу ангела ему надлежит вместе со всеми прибыть в Иерусалим, чтобы освободить Крест Господень, и что при этом море, как когда-то перед народом Израиля, даст им пройти по дну, не замочив ног". Оружия у них не было. Тронувшись из Кельна, они спустились по течению Рейна, пересекли Альпы и достигли Северной Италии. Некоторые добрались до Генуи и Пизы, но оттуда их прогнали. Те же, кто добрались до Рима, были вынуждены признать, что у них нет поддержки никакого авторитета. Папа не одобрил их намерения, и юные крестоносцы вынуждены были тронуться в обратный путь. Как отмечает хронист: "Они вернулись, изголодавшиеся и босые, один за одним, в молчании." Им никто не помогал. Другой свидетель пишет: "Многие из них умирали от голода, и трупы их валялись в деревнях, на площадях без погребения".

А. Дюпрон совершенно справедливо распознал в этих движениях центральный мотив детства в простонародном благочестии. Это, одновременно, и миф о Невинных Младенцах, и прославление детей Иисусом, и народная реакция на Крестовый поход баронов. Та же реакция, которая воплотилась в легендах о "тафюрах" первых Крестовых походов. "Отвоевывание Святых мест" отныне могло произойти только благодаря чуду, а чуда можно было ожидать лишь от наиболее чистых - от детей и бедняков".

Продолжение эсхатологического мифа

Провал Крестовых походов не положил конца эсхатологическим чаяниям. В своей книге "De Monarchia Hispanica" (1600) Томмазо Кампанелла умолял испанского короля профинансировать новый Крестовый поход против турецкой Империи, чтобы после победы установить Вселенскую Монархию. Тридцать восемь лет спустя в своей "Ecloga", предпосланной Людовику XIII и Анне Австрийской с поздравлением с рождением будущего Людовика XIV, Кампанелла предрекает "отвоевывание Святой Земли" (recuperatio Terrae Sanctae) и "обновление века" (renovatio seculi). Он говорит, что юный король за тысячу дней покорит всю землю и уничтожит чудовищ, т.е. завоюет земли неверных и освободит Грецию. Магомет будет отброшен из Европы; Египет и Эфиопия станут христианскими; татары, персы, китайцы и весь Восток примут крещение. Все народы образуют единую христианскую нацию, и вся Вселенная будет иметь только один центр - Иерусалим. "Церковь, - пишет Кампанелла, - началась в Иерусалиме и к Иерусалиму вернется, обойдя прежде весь мир." В трактате "La prima e la seconda resurrezione" Томмазо Кампанелла, в отличие от святого Бернарда, рассматривает отвоевывание земного Иерусалима не как этап на пути к Иерусалиму Небесному, но как начало мессианского царства.

Можно продолжать приводить примеры до бесконечности. Нам важно особо подчеркнуть неразрывную связь между эсхатологическими концепциями Средневековья и различными типами "философии Истории", которые развились в эпоху Просвещения и позже в XIX веке. В последние десятилетия стало привычным указывать на исключительную роль "пророчеств" Иоахима де Флора в вопросе структуры всех мессианских движений, как в XIII веке, так и вплоть до их секуляризованных разновидностей XIX века. Центральная идея Иоахима де Флора - близкое наступление особой исторической эпохи, которая будет эпохой свободы, так как она настанет под знаком Святого Духа. Эта идея получила колоссальный резонанс. Она противоречила теологии Истории, принятой католической Церковью после Августина. Согласно учению Церкви, поскольку совершенство уже достигнуто на земле в лоне Церкви, никакого места для "обновления" (renovatio) в будущем не остается. Единственным важным событием будет отныне лишь Второе Пришествие Христа и Страшный Суд. Иоахим де Флора ввел в христианство архаический миф о вселенской регенерации. Конечно, речь в данном случае не шла о периодической и постоянно повторяющейся регенерации. Но вместе с тем, третья эпоха понималась Иоахимом де Флора как царство Свободы под руководством Святого Духа, что предполагало преодоление исторического христианства и как последнее следствие - отмену существующих правил и институтов.

Здесь нет возможности упомянуть все эсхатологические движения, вдохновленные Иоахимом. Но следует указать на некоторые неожиданные параллели с идеями калабрийского пророка. Так Лессинг в своей книге "Обучение человеческой расы" развивает тезис о постоянной и прогрессирующей структуре откровения, заканчивающегося в третью эпоху. Лессинг, правда, понимал "третий век" как триумф рассудка через всеобщее образование. Но вместе с тем, это для него самого совпадало с полным совершенством христианского откровения. Он с симпатией и восхищением говорит о "некоторых энтузиастах XIII- XIV веков", единственной ошибкой которых было слишком поспешное провозглашение "нового вечного евангелия". Резонанс идей Лессинга был огромен, и через сэн-симонистов они, видимо, повлияли и на Огюста Конта и его доктрину трех состояний истории. Кроме того мифом Иоахима о "третьей эпохе", которая должна обновить и завершить Историю, были, в разных аспектах своей философии, затронуты Фихте, Гегель и Шеллинг. Через них⁴ этот эсхатологический миф повлиял и на некоторых русских писателей - в частности, на Красинского ("Третье Царство Духа") и Мережковского, автора книги "Христианство третьего Завета".⁵ Конечно, здесь мы имеем дело с полуфилософскими идеологиями и фантазиями, а не с прямым эсхатологическим ожиданием царства Святого Духа. Но миф о вселенском обновлении, долженствующем наступить в самом скором времени, здесь явно различим.

Мифы современного мира

Некоторые "мифологические модели поведения" сохранились и в нашу эпоху. Речь идет не только о "пережитках" архаической ментальности. Определенные аспекты и функции мифической мысли неотделимы от структуры человеческого существа как такового.

Известно, какую важную роль играет в архаических обществах идея "возврата к истокам". Этот мифологический престиж "истока" не полностью утрачен и в современных европейских обществах. Большинство нововведений исторически представлялись именно как возврат к истокам. Реформация провозгласила возврат к Библии и ставила своей целью возродить опыт изначальной Церкви, раннехристианских общин. Французская революция вдохновлялась примером римлян и спартанцев. Вдохновители и вожди первой европейской радикальной и удавшейся революции, означавшей нечто намного большее, чем конец одного режима, - а именно, конец целого исторического цикла, - считали самих себя восстановителями древних добродетелей, воспетых Титом Ливием и Плутархом.

На заре современной эпохи идея "истоков" обладала почти магическим престижем. Иметь достоверный и древний "исток" означало то же самое, что быть "благородным". "Мы ведем свою родословную от Рима!" - повторяли с гордостью румынские интеллектуалы XVIII и XIX веков. Сознание латинского происхождения сопровождалось у них своего рода мистическим соучастием в величии Рима. Венгерская интеллигенция находила свое оправдание в древнем мифе о Хуноре и Магоре, а также в героической саге об Арпаде. В начале XIX века миф о "благородном происхождении" вдохновлял во всей южной и юго-восточной Европе настоящую страсть к национальной истории и особенно к наиболее далеким от нас фазам этой истории. "Народ без истории (читайте: без "исторических документов" или историографии!) как бы не существует!" Стремеление к такому прошлому легко заметить в национальной историографии всех восточно-европейских народов, и очень быстро этот мотив стал ведущим в национальной пропаганде и политической борьбе.

Страстью к "благородному происхождению" объясняется и расистский миф об "арийстве", периодически возрождавшийся на Западе и особенно в Германии. Социально-политический контекст этого мифа слишком хорошо известен, чтобы на нем настаивать. Для нас важно, что сам термин "арий" сочетает в себе смысл "изначального" предка и "благородного героя". Этот идеал постоянно преследовал тех, кто не смогли удовлетвориться социальными мифами, родившимися в двух европейских революциях - 1789 и 1848 годов. Быть "арийцем" означало восстановить расовую "чистоту", физическую силу, героическую мораль, свойственную изначальной славной и творческой эпохе.

Что касается марксистского коммунизма, то и здесь совершенно очевидны эсхатологические милленаристские мотивы. Мы уже говорили в другом месте, что Маркс заимствовал великие эсхатологические мифы азийско-средиземновомрского мира: спасительную роль Праведника (в наши дни таким является пролетариат), чьи страдания призваны изменить онтологический статус реальности. На самом деле, бесклассовое общество Маркса и последующее исчезновение исторических напряжений имеют точный аналог в мифе о Золотом Веке, который в различных традициях характеризует начало и конец Истории. Маркс обогатил этот древнейший миф иудео-христианской мессианской идеологией: с одной стороны, профетическая роль и сотериологическая функция пролетариата; с другой - финальная битва между Добром и Злом, которую можно легко соотнести с апокалиптическим сражением Христа с Антихристом, оканчивающимся победой Христа. Показательно, что Маркс полностью заиствовал теорию абсолютного Конца Истории. В этом он резко отличался от других историцистских философов (к примеру, Кроче и Ортега-и-Гассета), для которых исторические напряжения неотторжимы от самого человеческого статуса как такового и поэтому никогда не могут исчезнуть окончательно.

примечания:
  ¹   Norman Cohn, "The Pursuit of the Millenium". О мессианских претензиях Фридриха II см. также Kantorowitz "Frederick the Second, 1194 - 1250", London, 1931 <sup>в текст

  2</sup>   Alphonse Dupront, "Croisade et eschatologie", 1960 <sup>в текст

  3</sup>   Образ ребенка (младенца) тесно связан со всей эсхатологической проблематикой. Это символ нового мира, который начнется после конца мира старого. Важную роль фигура ребенка играет в герметической традиции." [прим. пер.] <sup>в текст

  4</sup>   Элиаде, как и большинство западных традиционалистов, был знаком с русской традицией весьма поверхностно. Отсюда постоянное стремление соотнести темы русской философии с западными образцами. На самом деле, эсхатологическая тематика свойственна вообще Русскому Православию. Идея "третьего царства" явно сопряжена с базовой для русского православного мировоззрения концепцией "Москва - Третий Рим". Здесь следует говорить о единстве эсхатологического сценария, но при этом русский подход к данной теме вбирает и синтезирует в себе и христианское мировоззрение, и имперский мотив, и данные сакральной географии. Данная тема была центральной для русского раскола, сыгравшего такую важную роль в нашей национальной истории.. [прим. пер.] <sup>в текст

  5</sup>   A. Muller van den Bruck "Das Dritte Reich". На Мюллера ван ден Брука сильное влияние оказали Достоевский, которого он перевел на немецкий язык, и Мережковский, с которым он был лично знаком. Таким образом, знаменитая концепция "Третьего Райха" восходит не только к монтанитам и Иоахиму де Флоре, но и к православному учению о "Москве - Третьем Риме", к которому обращался Достоевский в своих дневниках, в основном сформировавших мировоззрение Мюллера ван ден Брука. [прим. пер.] ^{в текст}